Юрий Лантан - Селекция

Однажды, когда они неспешно гуляли по пирсу, Герман не выдержал и завел разговор на единственную тему, которую они с самого начала старательно избегали в беседах.

— Почему ты попала сюда? — спросил он.

Агния остановилась на краю пирса и задумчиво посмотрела на горизонт, где смыкалась с тусклым небом серебристая озерная гладь, словно за этой линией мог скрываться ответ на вопрос Германа.

— Три года назад у меня родился сын, — тихо сказала она. — Беременность не была согласована с Селекционерами, поэтому до родов у меня брали анализы, чтобы выяснить, насколько агрессивным может стать ребенок. Пренатальное исследование генотипа показало, что у малыша был минимальный риск агрессивного поведения в будущем, поэтому Селекционеры разрешили роды.

Агния замолчала. Ее губы задрожали, а на глазах блеснули слезы. Казалось, каждое слово давалось ей с трудом, и она едва находила силы продолжать свою исповедь. Герман пожалел, что завел этот разговор, но отступать не было смысла: как и любая рана, нарыв в душе Агнии рано или поздно вскрылся бы сам. Смахнув слезу, Тростинка заговорила вновь:

— У меня отобрали малыша спустя месяц после рождения. Согласно правилам Селекции, незапланированному ребенку предстояло пройти постнатальное исследование — сканирование мозга и специальные тесты.

У Германа перехватило дыхание: он уже знал, чем закончится рассказ Агнии.

— Таков порядок… — проговорил он неуверенно.

— Это ненормальный порядок! — Тростинка обожгла его взглядом. — Какой-то Селекционер решал, имеет мой малыш право на жизнь или нет!

Агния судорожно вздохнула, и Герман приобнял ее за плечо. Девушку трясло, тело ее превратилось в комок из острых костей и вибрирующих нервов.

— Исследование выявило три процента вероятности агрессивного поведения, — сказала Агния. — Селекционер вынес заключение: «Полная элиминация». Я даже не могла посмотреть в глаза этому ублюдку, потому что Селекционеры скрывают свои личности!

Она отстранилась от Германа и сдавленным голосом продолжила:

— После того, как у меня отобрали сына, я не находила места. Жизнь превратилась в череду тоскливых дней с этим чертовым запахом лаванды. Но самой чудовищной оказалась реакция близких: муж и родители даже не вспоминали о ребенке, они будто вычеркнули его из памяти. Продолжали жить как ни в чем не бывало. Говорили мне, что горевать не стоит и следующую беременность надо согласовать с Селекционерами. Но я не могла забыть Артура, понимаешь?

Агния посмотрела на Германа влажными от слез глазами, и он с горечью осознал, какую ошибку совершила Тростинка: она срослась с сыном, стала с ним единым целым, хотя Селекционеры настоятельно советовали не привязываться к незапланированным детям и не давать им имен, пока те не пройдут окончательное постнатальное исследование.

— Месяц он был рядом со мной, — голос Агнии упал до шепота. — Пил мое молоко, засыпал под боком, внимательно меня разглядывал. В тот день, когда его забрали, Артур впервые мне улыбнулся. А потом его просто усыпили.

Тростинка замолчала. Герман не знал, что сказать: горло сдавило, и в груди заныла тоска. Свежий, бодрящий ветер с озера холодил кожу, трепал рубашку и брюки, и Герман понял, что дрожит от холода. Он посмотрел на Агнию: обхватив себя руками, с опустошенным видом она следила, как по тусклому серому небу плывут тяжелые облака.

— Мне предстоит Стирание, — тихо обронила Агния.

— Что? — Германа словно дернуло током от слов Тростинки. — Но как же Коррекция?

— Я ее провалила. — Агния с печальной улыбкой посмотрела на Германа. — Корректор сказал, что у меня безнадежный случай. Я не способна забыть сына, и память о нем отравляет мое существование, делает меня нестабильной и опасной для общества. Поэтому вариант только один — полное Стирание памяти. Я стану человеком без прошлого. Без чувств и эмоций.

Внутренности сжались в холодном спазме, и Германа затошнило от слов, которые он произнес:

— Может быть, так будет лучше? Ты сможешь начать жизнь с нуля.

— Я хочу помнить. — Агния убрала прядь волос с лица, и ее глаза поранили Германа сухим блеском. — Я хочу помнить каждую минуту, проведенную с Артуром.

— Но ты не можешь отказаться от Стирания, — со сдавленным отчаянием в голосе пробормотал Герман. — Альтернативы не существует. Общество не потерпит человека с потенциально опасным поведением. Нас хотят видеть мягкими и послушными, но для этого мы должны быть счастливыми. Селекция для того и была введена, чтобы мы жили в безопасном мире без боли и страданий. И ты тоже этого достойна, Агния.

— Я смотрю, тебе хорошо промыли мозги, — Тростинка усмехнулась. — Но мне кажется, Герман, ты сам не веришь в эти слова.

Сказав так, она развернулась и застучала каблуками по деревянному настилу пирса. На берегу ее ждал Корректор. Улыбнувшись, он взял Агнию за руку и, приветливо кивнув Герману, увел девушку прочь от озера.

Небо вспенилось серыми облаками, угрожая обрушить дождь на взволнованную поверхность озера. Ветер гнул к земле кустарники на берегу и разносил по сырому воздуху истошные крики чаек.

Герман, поеживаясь от холода, замер у пирса. Прошло уже два часа с того момента, как Агния должна была пройти сеанс Стирания. Ему представлялось, как Корректор увлажняет гелем мраморный лоб и виски Тростинки, накладывает на них электроды, блестящие после обработки антисептиком, и нажимает на сенсорные кнопки прибора, готового сжечь дотла память Агнии. Конечно же, она не вспомнит, что Герман ждет ее на берегу озера в условленном месте — как забудет и его самого. Но Герман надеялся, что внутренний порыв направит Тростинку к озеру, где он станет первым другом в новом для нее мире. Возможно, тогда бы ему удалось искупить свою вину…

Агния не пришла. Герман еще раз посмотрел на часы и, вздохнув, направился к лечебному корпусу.

В холле у широкого панорамного окна сидел Корректор и задумчиво смотрел, как мир снаружи полыхает грозой. Капли дождя струились по стеклу, и казалось, что это были слезы небес.

— Где Агния? — спросил Герман. Он намок под ливнем и дрожал от холода; вода стекала с одежды и собиралась лужицами у ног.

— Мне очень жаль. — Корректор состроил печальную мину. — Сегодня утром, когда я собирался отвести Агнию на Стирание, я обнаружил ее мертвой в своем номере. Она покончила с собой.

В просторном кабинете, наполненном ярким светом, приятно играла классическая музыка и упоительно пахло лавандой. Напротив Германа сидел Куратор — во всяком случае, так этот человек попросил к нему обращаться — и читал информацию на встроенном в столешницу дисплее.

— Я рад вашему возвращению, Герман. — Куратор поднял взгляд и расплылся в улыбке. — В материалах «Атараксии» говорится, что вы близились к успешному завершению программы Коррекции, но затем у вас случился небольшой срыв, вызванный одним досадным инцидентом. После этого вы добровольно согласились на процедуру Стирания.