Станислав Романов - Будущее человечества

— Уходи! Иди отсюда, — пригрозила дикой Ярва.

— Йеда, йеда, — прошипела женщина, все больше раздувая ноздри и тыча пальцем в меховую шкуру. Она чувствовала яйца.

Ярва сорвала привязанный к поясу мешочек с личинками и бросила к ногам дикой.

— Хорошие. Забирай и уходи.

— Йеда, — наступив на мешок, дикая подходила все ближе к Ярве.

— Нож, ребенок. У меня нож. У тебя ребенок. Уходи, — Ярва отчетливо произносила каждое слова, хотя и не надеялась, что женщина ее поймет.

Дикая с ревом бросилась на Ярву и уже в следующее мгновение лежала с перерезанным горлом на раскаленной земле. Девушка сначала проверила сохранность яиц, а затем разрезала лианы, которыми детеныш был привязан к телу матери, и, подхватив его одной рукой, отправилась в сторону дома.

Птиц становилось все меньше, яиц тоже, дикие голодали, что и вынудило женщину наброситься на Ярву. Девушка не испытывала никаких чувств по поводу произошедшего. Ее долг — отнести яйца в безопасное место, остальное не имело значения. С каждым шагом обжигающая боль все сильнее пронизывала спину девушки. Место удара пылало. Опустив детеныша на землю и аккуратно положив яйца в сторонку, Ярва стала ощупывать рану. Колени подкосились, слух резал свист. Очнулась она спустя пару минут — на коленях, левая рука сжимала изогнутую колючку. Дикая ударила ее стеблем древошипа. Яд медленно растекался по телу.

— Ярва, Ярва, ты вернулась, — радостный крик лохматого мальчугана, бегущего к ней навстречу, вызвал искреннюю улыбку на лице девушки.

— Что же мне еще оставалось? Жить с тараканами? — отшутилась Ярва. — Иди, помоги.

— Ты нашла? Ведь нашла? — мальчик с любопытством всматривался в меховую шкуру, пытаясь различить, что в ней завернуто.

— Нашла, неси отцу, и шкура теперь тоже твоя.

— Спасибо, — счастливый ребенок повис у сестры на шее. — А этот?

— Мне пришлось убить его мать. Я не знала, что с ним делать, и не могла его там бросить одного. Пусть отец решит. Идем.

Ярва любила вечера. Жара резко спадала, воздух становился холодным, а от земли поднималось приятное тепло, и, если прилечь, казалось, что ты погружаешься в нежное волшебное облако пара. Небесная палитра растекалась от черного до бледно-розового цветов. Звезды — огромные и крошечные — то холодно, то тепло неровно сияли в темной части, а светлая полоса горизонта все еще напоминала о нестерпимой жаре, и это значило, что еще один день прожит, что она снова дома. И дети снова свистят и танцуют. И отец снова рассказывает байки. Мама плачет. Дикий детеныш не сводит пустого взгляда с двух маленьких светло-голубых яиц, лежащих вблизи костра. Мягкие скорлупки изредка слегка подрагивают, и Ярве хочется верить, что скоро из них действительно вылупятся два маленьких пернатых комочка. Но, может быть, это просто тень от костра играет на шершавой скорлупе.

Эдик торопился. Гнал элобайк под гору так, что в ушах ветер свистел, а дрон-безопасник пикировал к нему и назойливо верещал над головой: «Осторожно! Превышаете рекомендованную скорость! Осторожно! Возможны травмы!» Но Эдик не тормозил, в гору на полную мощность врубал движок да еще педали крутил со всей силы. Даже вспотел, несмотря на прохладу сентябрьского утра.

Шеф собирался прийти к десяти. Надо успеть пробежаться по хозяйству, чтобы все было в лучшем виде.

Как назло, Натали опять в командировке. Все Африку кормит — Сахару орошает. Да там и так уже болото! А ему, одинокому папаше, Машутку будить, умывать, в Садок отводить. Косички по утрам плести! И ни самоварка, ни робуборщик ему с косичками не помощники. Пришлось самому парикмахером заделаться. Все бы ничего, да Машутка — та еще кучеряшка-торопыжка, ни на секунду ее не угомонишь. Вот и получаются не то косички, не то дреды, как у Нгози, только рыжие. Эх, не повезло дочурке: нет, чтобы брюнеткой, в маму, уродиться. В папу удалась, мастью морковка морковкой!

Эдик разулыбался своим мыслям и, забыв притормозить, едва не врезался в ворота. В последний момент махнул правой рукой сканеру — чип-пропуск в предплечье сработал, ворота распахнулись.

Крутым виражом направо вырулил на Кленовый проезд.

Ему оставалось еще добрых три километра под осенне-пестрыми кленами: по размерам территории Центр не уступал настоящему городку, а лабораторный корпус притулился в дальнем его углу.

Конечно, Эдик гордился, что работает в Евроссийском медицинском центре — как-никак, самый большой на континенте! Умнейшие мозги от Ла-Манша до Камчатки — все здесь. За последние десять лет три лауреата Всемирной премии по биомедицине родом отсюда. Всемирку получить — это вам не на Марс ракету запендюрить!

И ведь у него, Эдика, есть все шансы стать всемирщиком! Если он докажет шефу, что эксперимент удался.

Он сбавил скорость, чтобы остыть и чтобы ненароком не задавить автометунов — стрекоча, они кидались за опавшими листьями под самые колеса. Пора бы хозслужбе их перенастроить. Рехнутся ведь, когда листопад начнется по-настоящему.

Краем глаза Эдик замечал привычную утреннюю жизнь Центра: пар над белым куполом Инкубатора, в жаркой утробе которого выращивают новые органы для больных и увечных, яркий свет и деловую суету в окнах операционных органозамещения, очередь у приемной онкологии…

Если у Эдика все получится, глядишь, очереди в Центре рассосутся.

Он поравнялся со стоящими друг против друг корпусами геронтологии и виртуальной детоксикации. И там, и там пациенты выходили на лечебную физкультуру. Возле геронтологического корпуса бодрые бабушки и дедушки строились на подстриженном газончике; виртуальщики, изможденные, тощие и сутулые, получали из рук крепкого медбрата древнего вида мечи и булавы, шлемы и нагрудники и хмуро косились на полосу препятствий.

Въехав в скверик за корпусами, Эдик поднажал — и уже через минуту ставил элобайк на подзарядку к парковочной батарее у своего корпуса, исследовательского.

Приятели из лечебников неуважительно звали его лабораторию «вивисекторской». Эдик не возражал, а только напоминал скромно, что если бы не его, Эдика, незаметные труды, фиг бы они ходили такие гордые — спасители человечества от страданий. Медицину-то вперед мышки двигают. Да-да, такие маленькие, ушастенькие, беленькие. Или серенькие. Или, бывает, пятнистые.

Эдик пробежал проходную, влетел в раздевалку, швырнул в шкаф штаны и рубашку. В душевой пришлось потерпеть, пока автомат омоет водой и обрызгает дезинфектантом. Лабораторные мышки — существа нежные, некоторых и один лишний микроб погубит.

Облачившись в стерильный комбинезон оранжевого цвета (вот теперь он точно похож на морковку!), Эдик первым делом прошел в виварий.