Андрей Столяров - Темные небеса [litres]

Вопрос Ефима:

– Что вы хотите этим сказать?

– Я полагаю, что никакие разъяснения не помогут. Люди жаждут попасть в рай: вот он, рядом, его можно коснуться рукой. А мы их туда не пускаем.

– Вовсе не мы…

– Но они-то полагают, что – мы.

Включается лейтенант Пелец:

– Я с Карлом Осиповичем совершенно согласен. Вообще, если собрать в одном месте большое число людей, то есть толпу, и чем-то внешним ограничить ее, то беспорядки вспыхнут сами собой.

Каменные перекаты Бекасова:

– А вы, лейтенант, оказывается, психолог…

Но лейтенант держит удар:

– У нас был спецкурс по работе с толпой, по массовым беспорядкам, ну и тому подобное… Если сразу не взять толпу под контроль, то начинается спонтанная взрывная реакция. – Он одаривает Бекасова снисходительным взглядом. – Возникает, как говорят в народе, психический эксплозив…

– Что мы и наблюдаем сейчас!

Ефим поднимает ладонь, призывая остановиться:

– Все это теоретические рассуждения. Давайте к конкретике. На мой взгляд, главный вопрос – продовольственный. Если мы за сутки не сможем его решить, начнутся повальные грабежи…

И – удручающая тишина.

Все отводят глаза.

Вот такое было у них совещание.

Отцы города.

Лучше не вспоминать.

Он окликает Галю:

– А как там у вас с продуктами? Не в обрез? Мы же, елки-палки зеленые… черт бы их всех подрал… не догадались ничего захватить.

Галя на ходу оборачивается:

– Ой, да не беспокойтесь, Ефим Петрович. Всего в доме полно! Помидоры уже вызрели, ранний сорт, огурцы. Картошки еще с прошлого года четыре мешка. Десять банок тушенки, успели купить… А грибов – маринованных, соленых, сушеных… Весь погреб забит. Слышали, наверное, какой осенью выдался грибной урожай?

– Мы, если что, подбросим, – обещает Марат. – У нас запасов, мать накопила, до Рождества можно в магазин не ходить. За хлебом разве что. Так ведь есть сухари… А осень прошлая грибная была, это да. Я помню, на свою полянку свернул, там подосиновиков – ух, красный ковер. Я так – охренел. Корзину с верхом набил, пластиковый пакет, куртку мешком свернул, связал рукава, еле допер… Старуха Авдеевна, когда шел, увидела – аж руками всплеснула, сказала, что это – к войне. Хотя у нее все – к войне. Много грибов – к войне. Мало грибов – тоже к войне. Кошки ночью мяучат – это уж точно к войне…

– Авдеевна зимой умерла, – сухо сообщает Алена.

– Да я не к тому, а просто вот… ну… к слову пришлось… – Он вдруг тормозит перед выходом из переулка. – Стой!

И тут же с улицы, на которую они должны были свернуть, доносится треск, будто бы, оскалясь щепой, переломилась доска, и вслед за этим женский пронзительный крик: «Да что же вы делаете!.. Боже мой!.. Да у вас совесть есть?!» – И тут же – мужской голос, тоже срывающийся на крик: «Уйди, мать, уйди!.. Да ты посмотри на них!.. Я сказал: уйди, мать, в доме запрись!..» И еще какие-то скомканные от ненависти, приглушенные голоса.

– Назад! – шепотом приказывает Марат. И торопливо подгоняет всех к щели меж двух островерхих деревянных оград. – Сюда!.. Давайте сюда!..

Проход между оградами узкий, встречным не разойтись. Яблоневые ветви, согнутые грузом уже спеющих, желто-красных плодов, шаркают листьями по головам.

– Огороды чистят, – тем же шепотом сообщает Марат. – Их там человек десять – двенадцать, мигрантов, лучше, чтоб нас не видели. – И еще больше понизив голос (они с Ефимом слегка отстают): – У вас, извините, Ефим Петрович, виза когда заканчивается?

– Через четыре дня, – так же тихо отвечает Ефим. – А у тебя как?

– У меня тоже – через четыре дня. Не знаете, ходят слухи, что их продлят?.. Тут вот в чем дело… Сам я, конечно бы, полетел, но вот мать и отец – ни в какую. Даже разговаривать не хотят. Останемся здесь, в Бельске, и все. А я как же – без них? Или, с другой стороны, как они – без меня? Ведь эти что говорят: не увидимся уже никогда…

– Из наших кто-нибудь эмигрировал? – спрашивает Ефим.

Под нашими он подразумевает членов астрономического кружка.

– Пять человек: Евдокимов, Смирнов, Костырева, Ланецкая, Таечка Зимогляд. Девчонки – вместе с родителями, а Евдока и Смирный – они просто сами ушли. Только записки оставили, чтоб не искали их… Ефим Петрович, а правда тут говорят, что вы решили остаться?

– Да, мы остаемся, – после короткой паузы отвечает Ефим.

– А почему? Вы посмотрите, что происходит.

– Именно потому, – опять после паузы говорит Ефим. – Ну как тебе объяснить? Если я сейчас отсюда уйду, скажут – сбежал. Я ведь тут как бы отвечаю за всех. – И добавляет поспешно: – Но это, учти, касается только меня. То есть, конечно, меня и моей семьи. У тебя могут быть совсем другие ориентиры.

– Что-то я не въезжаю…

– Ну, Марат, ты же – не мэр. Ты на себя никаких общественных обязательств не брал. Так что советовать не берусь. Опять же – родители твои, видишь, против… Извини, ты уж решай это сам…

– А как вы полагаете, что думают президент и правительство?

– Ну… они, наверное – думают, – нейтральным голосом сообщает Ефим.

– Понятно… В интернете вон пишут, что политикам виз не дают.

Ефим отводит ветку, лезущую в глаза.

– Марат, видишь ли, практически любой человек время от времени вынужден сделать выбор: поступить так или этак, повернуть туда или сюда. Другое дело, что большинство людей этого даже не замечает, для них выбора нет – они инстинктивно сворачивают туда, куда идут все. Очень трудно плыть против течения. У многих, пожалуй, почти у всех, для этого просто нет сил. Да, в общем, и не хотят они никуда плыть, они хотят, чтобы течение само их несло. Никто здесь никому не может помочь. И потому скажу еще раз: решай сам.

Марат молчит. Чувствуется, что он разочарован. Он, похоже, рассчитывал получить простой и ясный ответ. Ефим раздраженно думает: все жаждут получить простой и ясный ответ. Но что делать, нет у меня простых и ясных ответов. И ни у кого их нет. У всего человечества нет.

Проход выводит их на площадку, усыпанную пережженной гарью. Заборчик, когда-то огораживавший ее, сейчас лежит на земле. У бетонной стены с черным, напрочь высаженным окном высится нагромождение проеденных ржавчиной труб. Так это же старая котельная, догадывается Ефим. Я же сто лет собирался ее снести и устроить здесь сквер. Не успел, черт, почти ничего не успел.

– Смотрите, – протягивает руку Марат.

От края площадки идет длинный травяной спуск к реке. В солнечном воздушном просторе отчетливо виден мост, между перил которого перекипает, как каша, густая масса людей. Приподнимаются над ней кабины грузовиков, перегораживающих дорогу, на них – фигурки бойцов Росгвардии, размахивающих руками. Они что-то кричат, но отсюда не разобрать. А дальше, на другой стороне реки, на пространстве примерно в километр длиной-шириной – чудовищный бидонвиль из палаток, фанерных листов, обрезков досок, коробок, ящиков, полиэтилена, черт-те чего. Выползает оттуда копоть костров, чернеют жуткие очереди, тянущиеся к пунктам питания. И над всем этим адом, над месивом слипающейся в отчаяние человеческой маяты – серый купол арконской Станции, окруженный чуть поблескивающей на солнце пленочкой защитного поля.