Василий Криптонов - Последний звонок. Том 2

Трость пришла в движение — Положенцев завертел ее между пальцев. Поднявшийся ветер всколыхнул спутанные волосы Маши, и сама она встрепенулась. Приподняла голову. Блуждающий взгляд нашел меня, скользнул по Каю и Николаю Васильевичу, остановился на Юле, которая так и стояла на перилах моста за нашими спинами.

— Я угрожаю не ей, а влюбленному молодому человеку, — ответил Положенцев. — К сожалению, он слишком «чужой», чтобы я мог устранить его, вот и приходится прибегать к угрозам. А тебе, девочка моя, угрожает лишь время. — Он ласково, будто рассказывая сказку, улыбнулся Юле. — Пока молодость озаряет нас своим сиянием, мы не воспринимаем время всерьез. Но с возрастом все острее понимаешь ценность каждой секунды жизни — особенно если эта жизнь вытекает сквозь пальцы…

Беззвучно выдохнув, Маша схватилась за левый бок. Свежая кровь пропитала рубашку. Маша медленно опустилась на асфальт, цепляясь взглядом за наконец-то найденную дочь. Губы шевельнулись — она что-то пыталась сказать, позвать, но воздуха с трудом хватало на дыхание.

Юля выкрикнула что-то нечленораздельное, попыталась спуститься, но ее остановил командный рык Разрушителя:

— Ни с места!

Удар локтем в челюсть. Боли я сначала не почувствовал — только мир перед глазами задрожал и перевернулся набок. Я упал, повалив и Кая. Тут же вскочил, заморгал, пытаясь сориентироваться.

Юля кричала. Шипел сквозь зубы Кай. Положенцев что-то говорил, и в голос его, наконец, просочилось волнение. Николай Васильевич перекрыл все звуки в мире, его низкий и хриплый голос сотрясал вселенную:

— Я избавлю тебя от необходимости выбирать из двух куч дерьма.

Он вновь поднял пистолет, но прицелился не в Положенцева. Николай Васильевич собирался застрелить Машу.

Я бежал целую вечность, бесконечно медленно, чтобы надеяться хоть на что-то. И все это время, все эти мучительные доли секунд в голове звучал голос: «Все будет идеально, Дмитрий Владимирович. Я убью ее, и Юля одинаково возненавидит Исследователей и Разрушителей. Вам останется только объяснить ей все, убедить расстаться с силой, и все закончится. Немного печальнее, чем могло бы, но, в конце концов, одна смерть меньше, чем несколько миллиардов. С этим не поспорит даже профессор математики».

Наверное, он был прав, и профессор математики Положенцев действительно не стал бы оспаривать столь очевидного заявления. Он просто был слишком умным, да еще впустил в себя Исследователя. Но в памяти моей вдруг всплыло лицо другого учителя математики. Харон снял очки, протер стекла и, сквозь время, расстояние и саму смерть, усмехнулся мне: «Миг жизни одного человека, или вечность для миллиардов? Пока это зависит от нас с вами, Дмитрий Владимирович, уравнение всегда будет иметь лишь одно решение».

Я прыгнул, и тут же громыхнул выстрел. Тот самый, которого я ждал. Выстрел такой громкий, что заглушил все: звуки, чувства, солнечный свет. Сквозь тьму небытия далеким отголоском донеслось до меня падение на асфальт. Будто не мое, а чье-то чужое тело рухнуло и проехало вперед по инерции, до мяса обдирая локти, ладони, колени.

«Вот и все!» — Эта мысль наполнила меня осторожной радостью. Закончится этот кошмар, не придется больше ничего решать, никуда бежать, ничего стыдиться… Не такая уж плохая смерть, кстати. Учитель из Назарово застрелен в Москве подполковником ФСБ. В костюме ценой в три своих зарплаты и с «айфоном» в кармане. Следствию предстоит от души почесать головы над моим трупом.

Но смерть отчего-то не торопилась. С рефлекторным вдохом в мир вернулись краски, звуки и запахи, зажглось солнце над головой.

— Умелая… девочка… — прокашлял, плюясь кровью, Николай Васильевич.

Правой руки его не существовало по локоть. Пистолет превратился в ком искореженного металла на асфальте. Левой рукой Николай Васильевич держался за грудь. Алое пятно расплывалось на белой рубашке.

Я повернул голову и увидел Юлю, застывшую на перилах с вытянутой рукой — словно пыталась отгородиться от чего-то. Мгновение, не больше, я ее видел. Потом с той стороны как будто дернули за веревочку. Запрокинув голову, взмахнув руками, Юля полетела вниз.

Физкультуру я ненавижу даже больше, чем русский с литературой. Я бы это издевательство над человеком вообще запретила. Вот, скажите — для чего нужно в начале урока строить всех по росту? Я с первого класса до шестого, пока в классе не появилась еще более мелкая Колесникова, стояла последней. Ну и, в принципе — зачем она нужна? Лично я в спортсменки не собираюсь. Что бы там Саша ни заливал о том, какая «удобная опция» — тренированное тело, жалко убивать время на тренировки. У нас дома даже в телеке спортивного канала нет.

А больше всего меня бесила разминка перед уроком. Все эти «ноги на ширине плеч — руки на пояс — начали». Форменное издевательство — усадить человека на пол и заставить к мыскам тянуться, до хруста в позвоночнике! А лютый ад зимой под названием «лыжи»? Пыхтишь, по́том обливаешься, лыжи то и дело отстегиваются, а возвращаешься в школу — ни тебе душ принять, ни отдохнуть. В старших-то классах попроще стало, начиная с восьмого физкультуру только ленивый не прогуливал. Но от слов «пять кругов по залу» меня до сих пор в холодный пот кидает.

Кидало. Раньше. Когда я еще ученицей одиннадцатого класс была, а не неизвестно чем. Физкультура отвечала взаимностью. Во втором классе мне в лоб прилетел мяч — так, что на всю жизнь запомнила: «искры из глаз» — ни фига не идиома. В четвертом я наступила на развязавшийся шнурок: двойной перелом предплечья, мама меня в Красноярск в больницу возила. А в пятом гробанулась со шведской стенки. Спиной на маты. До того думала, что они мягкие.

Сейчас ощущение было схожим. То, что меня подхватило, дружелюбием напомнило тощие школьные маты. Тем более что упала я снова на спину.

Я лежала. На спине. Над головой, на фоне светлеющего неба, мелькали мачты освещения. Ненадолго закрыв небосвод, пронеслась какая-то конструкция — мост, наверное. Интересно, это по-настоящему? Или я все-таки умерла?

— Умираешь не так, — услышала я скрежещущий голос.

Держащая меня подстилка из матов как будто начала истаивать. Растворяться. Я медленно опускалась вниз.

— Подожми ноги, — посоветовал голос. — И руки, иначе не пролезешь.

Я машинально послушалась — и тут же снова упала, ударившись спиной. Ну, то есть не упала даже, скорее плюхнулась. Падать было невысоко. И сразу же вокруг будто выключили немоту — все это время, оказывается, меня окружала тишина. А сейчас пространство наполнилось звуками.

Я услышала шуршание колес по асфальту, шум двигателя, как проносятся мимо другие машины.