Василий Криптонов - Последний звонок. Том 1

Мне сделалось не по себе от ее требовательного взгляда. Сразу навалилось все: и утренний разговор с врачом, и серая хмарь на небе, и этот последний год, за который я с места не двинулся, как ни старался.

Достал из внутреннего кармана пиджака конверт, отдал Элеоноре. Хоть бы вид сделала виноватый, что ли. Куда там! Схватила, открыла, смотрит.

— Может, уберешь?

— Не мешай, я считаю.

— Эля, там одна бумажка в тысячу рублей.

— Ну, ты же не обломался для нее конверт купить, дай и мне повыпендриваться. Конверт, кстати, в следующий раз с маркой бери, я ей тогда еще по письму в месяц буду писать. Заметь, за те же деньги!

Дождавшись, пока Элеонора наиграется и бросит конверт на переднее сиденье «Пежо», я спросил:

— Ну и как она?

— Нормально. Бухает.

— И все?

— Все.

— Ты с ней хотя бы говорила об этом?

Элеонора посмотрела на меня с жалостью:

— Говорила, Дима. Так и сказала: «Маша, зачем ты бухаешь? Не бухай». А она мне: «А я, Элечка, не бухаю. Это тебе кажется».

Мне хотелось ее ударить. За эту наигранную жалость, за эти деньги в конверте. Времени все меньше, скоро начнется церемония. Надо идти внутрь, но я стою здесь и смотрю в глаза той, которую считаю лучшим другом.

— Все очень плохо? — тихо спросил я.

— Дим, ты меня вообще хорошо знаешь? — отозвалась Эля. — «Очень плохо» — это когда ты стоишь на дне могилы, которую только что вырыл, а вокруг — пятнадцать человек с автоматами и экскаватор. А в любой другой ситуации запросто можно встать, отряхнуться и уйти.

— Не все так могут. — Я сделал последнюю затяжку.

Окурок полетел на асфальт. Я наступил на него и не затушил даже, а размазал.

— Всю жизнь говорю, — вздохнула Элеонора, — пережевывание соплей вредно для пищеварения. К тебе это, кстати, в первую очередь относится.

Мы пошли к дверям ЗАГСа.

— Юля школу заканчивает, — сказал я, отвечая скорее собственным мыслям. — Потом, наверное, уедет куда-нибудь поступать — девчонка умная, чего ей тут киснуть. И Маша останется одна. Что с ней тогда будет?

Элеонора молчала, а я, повторив мысленно свои слова, поморщился:

— «Наверное»… Я даже не знаю, что она собирается делать после школы. До сих пор…

— А знаешь, почему? — Элеонора забежала вперед и остановилась, положив ладонь на ручку двери. — Потому что она — не твоя дочь. И что бы она со своей жизнью ни делала, тебя это не касается.

Глядя на нее, я вспоминал ту боевую рыжую девчонку, с которой случайно познакомился давным-давно. Просто сказал «Привет» и прошел мимо. А она меня догнала.

— А я-то тебе кто был?

Элеонора всё и всегда понимает, хотя иногда виртуозно прикидывается табуреткой.

— Ты? — Она пожала плечами. — Ты был милым. Как плюшевый зайка, которого под дождем бросили. Пытался слезть со скамейки, а нифига не получалось. Аж слезки наворачивались. А Юля твоя — вот ни разу не плюшевая.

В голове крутилось множество возражений, доводов, но все они бесполезны. Элеонора никогда не сможет понять, что для меня Юля. Мне бы самому в этом разобраться. Каждый раз, как встречаю ее презрительный взгляд, мне хочется уничтожить мир. Или создать новый. Сделать что-то, чтобы избавиться от этого взгляда. Он заставляет меня думать, что я сделал недостаточно, что я плохо старался, что выстроил свое счастье, забрав счастье у нее.

Не дождавшись ответа, Элеонора открыла передо мной дверь:

— Прошу, сударь. Вас ожидают другие сирые и убогие. А потом, если вам будет угодно, подберем у церкви бомжа, отмоем, откормим и выучим на брокера.

Крохотное помещение с желтыми потеками на стенах встретило нас монотонным бубнежом. Элеонора поморщилась — видно, от того и сбежала.

— Сколько раз, сколько раз говорила — поступи ты, получи образование, будет у тебя профессия, будешь ты независимой. Нет, ничего не надо. Петь она будет, плясать она будет… Доплясалась. Приплыли, как говорится.

Катя стояла возле закрытой двери в зал, поникшая, несчастная. Белое свадебное платье казалось серым из-за тусклого света и гнетущей атмосферы. Рядом с Катей прислонился к стене Боря. Глаза закрыты, на лбу испарина. Первый день после инъекции — всегда тяжело. Обычно он сразу ложился дома на диван, но сегодня — не обычный день. Представляю, как он будет выглядеть во время церемонии, если уже сейчас готов рухнуть на пол. А может, соберется, справится?

Жанна, сложив руки на груди, стояла у окна. Увидев меня, незаметно закатила глаза.

— А я ведь говорила, — продолжала бубнить пожилая женщина в сиреневом платье в горошек, — говорила, что вот будет тебе за тридцать, и не будет у тебя ни друзей твоих драгоценных, ни группы твоей дурацкой. С чем останешься? Вот и осталась…

Женщина сидела на одном из двух стульев. Второй занял мужчина ее возраста, в белой рубашке и отглаженных брюках.

— Добрый день, — сказал я, привлекая внимание.

Катя, вскинув голову, посмотрела на меня и улыбнулась. Боря не отреагировал. Отец Кати молча кивнул, а мать отмахнулась:

— Был бы добрый.

Я пожал плечами:

— Представляться, наверное, смысла нет. Ладно.

Подошел к Жанне, встал рядом. Элеонора от меня не отставала. На нее женщина поглядывала с особой ненавистью. Видимо, Эля уже успела рассказать о своих взглядах на проблему отцов и детей.

— По-хорошему, жениху бы гостей представлять, — низким голосом произнес отец Кати. — А он, видать, спит уже. Что, после укола сразу? Ох, Катька! Ну что за…

Катя перевела на него взгляд. Кажется, она уже на грани. Что сейчас будет? Разревется и убежит? Или велит убираться родителям? Хоть бы второе… Охотно поддержу. За год преподавания покрикивать на болтающих учеников я научился. Тут, в принципе, ситуация та же. В школе надо учиться, в ЗАГСе — радоваться. Хочешь заниматься чем-то другим — вали куда-нибудь в другое место.

— Так! — Брик рывком отлепился от стены, вскинул руки в патетическом жесте, будто дирижер оркестра. — Так, эту дрянь необходимо убрать.

Женщина перестала бубнить, мужчина оборвал фразу на полуслове. На Брика посмотрели все. Он стоял, не двигаясь, с закрытыми глазами. Но вот задрожали ресницы, поднялись веки, и цепкий, пристальный взгляд, напоминающий взгляд Юли, нашел меня:

— Дима. Мне нужен туалет.

Похоже, в этот момент мама Кати отбросила все ступени, и ракета ее ненависти устремилась в открытый космос:

— А давай прям тут, чего уж! — повысила она голос. — Хуже-то не будет.

Брик повернул голову к ней, несколько секунд молча вглядывался, и эти несколько секунд женщина молчала — о, чудо!

— Я бы, с вашего позволения, предпочел туалет. Помимо прочего, там наверняка можно вымыть руки и умыться. Дима! Пожалуйста, покажи пальцем, я сейчас с трудом ориентируюсь, а верить могу только тебе.