Роберт Янг - Великанша [сборник]

Свинец.

Донант опустил взгляд. Лужайка поросла неестественно зеленой травой. Слева виднелась клумба. В лучах яркого солнца головки невиданных цветов уныло пожухли. Прямо напротив окна красовалось дерево.

Донант не мог отвести от него глаз. Совершенно невиданное, не похожее на земные вязы и клены, оно гипнотизировало, приковало внимание иным своим качеством. Дерево было мертвым.

Две другие комнаты оказались крохотными и без окон. Из обстановки — только овальные платформы с мягкой стеганой обивкой. Судя по всему, помещения служили спальней. И снова — ни пылинки, ни малейшего признака жизни.

Донант вернулся в коридор.

Что–то тут изменилось. Мгновение спустя он заметил, что вырезанная створка исчезла, а обугленная часть двери, где ее коснулась сварка, приобрела первоначальный цвет.

Прямо на его глазах дверь начала затягиваться, словно рана. И вскоре вновь приняла нетронутый вид, уничтожив все следы недавнего вандализма.

Самоисцеляющееся здание? Самоисцеляющийся город? Значит, разум ему тоже присущ. Строительный материал, несмотря на обманчивую внешность, не имел ничего общего с хрусталем. Скорее всего, сложный сплав, созданный вымершей расой. Сплав, обладающий терапевтическими свойствами, а кроме того — осознанием разрушения.

Причем не только своего собственного. Уникальный состав реагировал на все, что угрожало его целостности. Теперь понятно, почему в мертвом уже много лет — если не веков — городе царит столь безупречный порядок, а от прежних жителей не осталось ни следа.

До чего аккуратный металл! Убирает не только за собой, но и за своими создателями.

Донант принялся за следующую дверь. Вторая квартира была точной копией первой: три комнаты, мебель в самой большой повернута к овальному окну все с тем же пейзажем — стены, трава, цветы, дерево…

То самое пресловутое дерево. Ошибки никакой. Вот скрюченный ствол, голые ветви, зияющие в слепящем свете точно кости. Но росло оно прямо напротив окна, не левее и не правее, что просто не укладывалось в голове, потому как комната была другая.

Донант внимательно осмотрел лужайку. На редкость неприглядное зрелище. Местами трава выцвела, где–то — окончательно пожухла. Впрочем, ядовито–зеленые участки смотрелись не лучше. Безжизненные, мертвые. Ассиметричные травинки, толстые у основания, резко сужались, острым концом кренясь набок.

Внезапно на ум пришла статуя в зале советов. Статуя с весами, где лежали хрустальный куб и зеленое лезвие.

А может, кирпич и травинка?

В глаза бросилась новая странность. Когда Донант только вошел в здание, солнце уже садилось. По идее, лужайке пора давно погрузиться в тень, но единственную тень давало мертвое дерево, и падала она аккурат на…

Донант поспешил прочь из комнаты, шагнул в лифт и нажал кнопку шестого этажа. Там, войдя в первую попавшуюся квартиру, обнаружил хорошо знакомую гостиную, все то же овальное окно, за которым на уровне пола виднелось дерево, лужайка, цветы. Нимало не удивленный, он с размаха ударил ногой в стекло. Оно рассыпалось, засыпав белым порошком пол. Уникальный сплав моментально поглотил белые крупинки, как поглощал грязь, пыль и мертвую плоть. Дерево, лужайка и цветы на деле оказались панелью с хитросплетением проводов, трубок и резисторов. Теперь Донант знал, почему вымер город.

Корабль взмыл на три километра вверх и плавно заскользил в вышине. Донант настроил сканер на радиус в пять тысяч километров и ввел характеристики искомого пункта назначения. Внизу мелькали бесконечные дома и улицы, улицы и дома, океаны и дамбы, заводы по обработке пищи, добываемой из водных глубин. Корабль двигался на запад, навстречу заходящему солнцу, а следом летел угасающий день.

Два относительных часа спустя сканер наконец загудел. В сгущающихся сумерках Донант начал снижение к зеленой точке, изумрудной звездой горящей посреди мертвого города.

Малогабаритный корабль опустился прямо на безжизненную лужайку. Донант выбрался из кабины и подошел к дереву, иссохшим, непогребенным трупом смотревшемуся в полумраке. Донант замер под голыми ветвями, размышляя о расе, погубившей дерево, и тем самым обрекшей себя на смерть.

Им предстоял нелегкий выбор, и они сделали его, свидетельство чему — статуя в зале советов. Они бросили на разные чаши весов природу и город, и город перевесил. Решение было необратимо — созданный жителями планеты совершенный строительный материал уничтожал грязь, материю и в итоге уничтожил плодородную почву.

Но что мешало выбрать иной металл? Впрочем, Донант догадывался о причине. Да, удивительный сплав помог воплотить в жизнь архитектурную утопию. Но главная проблема — перенаселение. Из какого материла ни строй, итог один — рано или поздно застроишь планету целиком. Единственный выход — контроль за рождаемостью, а он, как известно, противоречит инстинкту самосохранения любой расы.

Строители не учли простую истину — машины способны выполнять функции физического фотосинтеза, чего не скажешь о фотосинтезе духовном. Человек не может жить лишь во имя собственных творений, ему нужны новые источники вдохновения, чтобы вновь и вновь воскрешать волю к жизни. Творения же природы всегда самобытны и не поддаются имитации.

В красоте здания советов и прочих построек сквозила пошлость, ибо их творцы утратили мерило ценностей и стояли на пороге творческой импотенции. А за творческой всегда следует импотенция сексуальная.

Синойкизм, мелькнуло в голове Донанта. Возведенный в крайность, массовый порыв к заселению окончился страшной трагедией, которая даже не снилась древним грекам. Правда в том, что человек не может существовать один, как не может существовать в замкнутом пространстве только с себе подобными.

Сначала он превратит плодородные земли в города, а пропитание будет добывать из морских глубин. Потом построит сложное общество и научится жить с соседями в мире и согласии. Пока полностью не утрачена связь с круговоротом жизни и смерти, еще можно худо–бедно держаться, производить потомство, веселиться, любить, творить. Но рано или поздно город поглотит планету, и человек окажется на грани вымирания. В порыве отчаяния он начнет цепляться за последний клочок земли как за соломинку, транслировать этот оставшийся оплот живой природы на миллионы одинаковых квартир, но будет уже поздно.

Донант осторожно дотронулся до ствола. От прикосновения пальцев кора мгновенно осыпалась трухой. В набежавшей тени трава под ногами была серой и безжизненной.

Он медленно возвращался на корабль. На краю лужайки стояла трехмерная камера на треноге. Зрачок объектива равнодушно следил за путником, ярко поблескивая в лучах заходящего солнца. За высокими свинцовыми стенами, не оправдавшими свое предназначение, простирался хрустальный город, пустой и безмолвный.