Александра Голубева - Катастеризм [litres]

Жизнь – в том числе жизнь разумная – это лишь одна из форм бытования материи. Но эта форма способна реструктурировать саму себя.

Нужны лишь проницательность и смелость.

Нас с детства учат, что смерть неизбежна. Да, мы можем иезуитстки вывернуть эту мысль: мол, после смерти наши атомы расползутся по вселенной, кусочек моей ноги станет звездой; как говорил Карл Саган, we are star stuff; но будем честны – даже те из нас, кто пускает слезу от патетизма сагановской мысли, понимают, что это лишь фигура речи, риторическое лассо, на секунду захватывающее нашу мысль и перехватывающее дыхание. Метафора. То, что чешуйка моей кожи однажды станет звездой, не имеет никакого отношения ко мне.

Буддисты пытаются решить эту проблему иначе – убеждая себя, что жизнь не имеет ценности и в целом равнозначна смерти. Да, человек способен поверить и в такое. Но в конечном итоге это тоже чепуха. Все мы рождаемся с естественной тягой к жизни. Её отсутствие – это не более чем анестетик, который мы можем с годами в себя вдолбить, чтобы не было так больно и страшно.

Неужто получается, что право христианство с его восхитительно садистским представлением о том, что бытие обречено на страдание и смерть?

Но в мире есть бессмертные существа, и речь не о выдуманных фантастами разумных кристаллах или цифровых интеллектах. Речь о мясе – и мы даже оставим сейчас в стороне всяческих гидр. Но старению не подвержены некоторые виды черепах и морских огурцов. Не умирают медузы, черви и лобстеры. Вернее, конечно, умирают – но не так, как люди: смерть не зашита в них изначально, у них нет внутреннего счётчика, после которого деление клеток останавливается. Лобстеры, к примеру, регулярно обновляют панцирь, а на новый требуются ресурсы. И поскольку рост их ничто не ограничивает, каждый следующий панцирь становится всё больше – однажды лобстер либо перестаёт его менять (и умирает от травм, когда старый изнашивается), либо перетруждается в попытке сформировать новый.

Представьте на секунду лобстеров с технологиями – способных мастерить не панцири, но доспехи. Лобстеров, которых защищают от травм роботы. Лобстеров, достаточно развивших хирургию и медицину, чтобы сдерживать свой бесконечный рост.

Эти лобстеры были бы в самом деле бессмертны. Они не умирали бы естественным путём.

Заверяя себя, что смерть неизбежна, что она зашита во всякую живую тварь, мы врём себе.

Не пора ли перестать?

Даня всё не мог перестать ходить по вагону взад-вперёд – и сам не мог понять, от страха это или от радостного возбуждения.

Впрочем, так ли велика разница.

Мысль о смерти лежала у родителей в глубине дальней полки, и хоть мама с папой теперь частенько совали туда руки, они сами никогда бы не вытащили её, не перетряхнули на свету. Не задумались о том, чтобы выбросить.

Но он не побоялся закатать рукава и перетряхнуть их шкаф, а они – и это важно – не побоялись его помощь принять.

От этой мысли становилось тепло.

Почему жизнь так несправедлива? Почему природа добрее к лобстерам, чем к людям?

По всей видимости, это расплата за тепло.

Как мы уже упоминали в других лекциях, каждое деление клеток физически укорачивает теломеры – кончики хромосом. Фермент теломераза способен их восстанавливать – и успешно делает это у многих животных. Упрощая, можно сказать, что изначальный дизайн живых существ подразумевает, что теломеры будут бесконечно укорачиваться, но организм будет их бесконечно чинить. Так это и происходит, скажем, у вышеупомянутых гидр.

Но почему не у нас? Почему деление клеток упирается в предел Хейфлика?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно задуматься, зачем клетки делятся в принципе. Иногда они делают это для роста, иногда – для размножения, но чаще всего – для простого поддержания жизни. Бактерии, вирусы, радиация, физические травмы и попросту бытование в среде постоянно портят клетки, а поломанное надо заменять. Если слишком много клеток в ткани или органе будут дефективными, те просто откажут и организм сломается.

Умрёт.

При естественной репликации неизбежны мутации – это залог эволюции и многообразия жизни, которое мы наблюдаем. Где-то что-то пошло не так, молекулы неправильно изогнулись или размножились с ошибками – и вот мы получаем клетку-мутанта, которая дальше будет производить таких же мутантов (ведь дочерние клетки – её копии). Сама по себе она не страшна, но рано или поздно в одной из дочерних клеток произойдёт ещё одна мутация, то есть отклонений от эталона станет уже два. Их будет два во всех клетках-внучках. Потом появится третье, четвёртое и так далее.

Когда таких отклонений в культуре клеток накопится много, мы назовём это «малигнизацией».

Это – рак.

Рак исследуют врачи и лечат в больницах, поэтому мы воспринимаем его как болезнь наравне с гриппом или переломом ноги, но это не совсем правильно. От гриппа можно привиться, ногу можно не сломать, а вот рак при достаточно долгой жизни статистически неизбежен. Если позволить клеткам делиться бесконечно, рано или поздно мутации случатся, рано или поздно они накопятся – и однажды их накопится столько, что клетки окончательно потеряют изначальный облик и малигнизируются.

Есть факторы, повышающие вероятность малигнизации. Один из них – это попросту размер тела: очевидно, что чем больше в организме клеток, тем больше происходит делений и тем выше вероятность, что опухоль где-нибудь всё же случится – не в печени, так в желудке; не в костном мозге, так на коже.

Второй фактор – тепло. При высокой температуре молекулы активнее, так что вероятность мутации намного больше. У крупных теплокровных существ выше шансы умереть от рака, чем у небольших и холоднокровных.

Самое время отметить, что все перечисленные выше биологически бессмертные животные: черви, лобстеры, черепахи – холоднокровные.

В природе встречаются разные стратегии взаимодействия с этим печальным фактом. Многие мыши, к примеру, выживают за счёт плодовитости: они размножаются быстро и обильно, как бы ожидая, что их скоро съест хищник. Обычно так и происходит. Но если мы исключим хищников и, к примеру, заведём мышей дома, 90 % из них умрут именно от рака. Мыши никак не защищены от естественного накопления ошибок репликации.

У других животных – в том числе людей – такая защита есть: подавление теломеразы. Фермент присутствует в организме, но он отключён, как если бы нам перещёлкнули тумблер. Поэтому наши клетки не могут делиться вечно, поэтому и мутации не могут копиться вечно. Заработавшемуся человеку иногда нужно выпить снотворное и заставить себя отдохнуть, даже если не хочется; так и предел Хейфлика останавливает деление наших клеток раньше, чем плоть переродится в раковую массу.