Антон Воробьёв - Мы будем вечными как горы [СИ]

Бурбон немного оживил мое восприятие. В какой-то момент, на очередном глотке, я заметил, что напротив сидит человек.

— Плохой день? — сочувственно спросил он.

Я прохрипел в ответ нечто невразумительное.

— Кто это тебя так, дружище?

Я отвел взгляд и сделал знак, чтобы принесли ещё бутылку. Человек почесал пальцами шрамы на своей правой щеке и заметил:

— Не обязательно напиваться.

— Может и так, — налил я вино в бокал.

Мне было больно и паршиво. Вовсе не от побоев. Я поднял бокал, но незнакомец твердой рукой приземлил его обратно:

— Хватит, говорю. Ты выше этого.

«Тебе-то откуда знать?» — хотел сказать я, но поймал взгляд собеседника и промолчал. Было в нем что-то странное, некий скрытый безумный огонь, который в данный момент мне импонировал.

— Меня Стасом зовут, — протянул он крепкую ладонь.

— Александр, — представился я.

— Ну так что, Санек, — без всяких церемоний поинтересовался он, — кто тебя так разукрасил?

— Есть тут один тип, — я постарался мужественно усмехнуться, но вышло только поморщиться от боли. — Владелец «Аромата бессмертия». Он свое ещё получит.

— Когда? — требовательно спросил Стас.

— Когда? Ну… придет его время, — заявил я не очень уверенно.

— Не надо ждать, Санек, — мотнул круглой головой собеседник. — Надо действовать. Давай-ка, на ноги.

— С-сейчас? — оторопело посмотрел я на молодого человека. — Да я сюда еле дополз!

— Вперед, — мощная рука подхватила меня за истрепанный пиджак и поставила возле столика. — Я неподалеку видел дорожных роботов, можно одолжить у них монтировку.

Мы вломились в клуб под грохот музыки. Охрану вырубил Стас, потратив на это секунду. Я старался не отставать, расшвыривал в стороны скользкие тела посетителей, пробивая себе дорогу к ненавистному хлыщу. В одном из сполохов освещения я увидел округленные от ужаса глаза Ирины и с удовольствием приложился кулаком по челюсти её нового приятеля. Боже, как же мне было хорошо…

— И что потом?

— Потом? Приехала полиция, нас задержали за драку. «Майер Холдинг» нанял нам дорогих адвокатов, так что в тюрьму мы не сели, но мне посоветовали на время исчезнуть с глаз прессы. Мы со Стасом отправились в США, а оттуда — в Венесуэлу.

— Что вы делали в Венесуэле?

— Гм. Я не горжусь тем, что мы там вытворяли.

— Почему?

— Там были люди… м-м… местные. В общем, у них был культ.

— Культ?

— Да. Некоторые смертные ведут себя странно. У этих был культ бессмертных.

— Так. И?

— Они относились к бессмертным как к богам. Не знаю почему, ведь в мире к тому моменту было полно бессмертных, и любому было ясно, что ничем божественным там и не пахло.

— Вы как-то воспользовались их почитанием?

— Да. Воспользовались. Мы ведь были бессмертными.

…Соблазнительный изгиб, полумрак, прикосновение, шепот «Мой Бог»…

— Это всё, что вы делали?

— Ну это всё, на что хватило моей фантазии. Стас оказался более… изобретательным.

— Он напугал вас?

— Да, пожалуй. Думаю, в какой-то момент он перестал считать наших почитателей людьми. И потерял берега.

— Он сделал что-то неприемлемое?

— М-м… вы слышали об экзотических блюдах, которые подавали в двадцатом веке в Юго-Восточной Азии?

— Боюсь, что нет.

— Вот и хорошо.

— Что вы предприняли, когда Стас сделал эту вещь?

— Я сбежал. Оставил его там и уехал.

— Куда?

— В Италию.

…Волны несли лодку нежно, почти не раскачивая. Я лежал на деревянном помосте, заложив руки за голову, и смотрел в небо. В голове не было ни одной мысли, лишь легкий ветерок и синяя высь. Иногда лодку относило к одному из берегов, и тогда надо мной проплывали темно-зеленые кроны деревьев. В их тени было прохладно и спокойно. Затем течение подхватывало мою посудину и выносило на середину речки. Там теплые лучи июньского солнца согревали меня.

Я совершенно потерял счет времени. Мне казалось, что я плыву так уже много лет, и останавливаться совершенно не хотелось. Стоило на миг закрыть глаза, как пролетали дни и месяцы. Сколько их ещё впереди?

Из этого состояния меня вывел короткий стук в борт лодки, после которого она остановилась. Я подумал, что напоролся на корягу, но оказалось, что это была нога в шлепанце: на меня смотрел бородатый человек в зеленой панаме и улыбался.

— Дальше — крутые пороги, — сказал он.

Я сел, разминая затекшие руки и шею. В глазах поплыли синие круги от резкого подъема. Через некоторое время я сообразил, что лодка находится на мелководье: бородач стоял посреди речки, вода едва доходила ему до колен.

— Спасибо, что предупредили, — потянулся я за веслами.

— На такой лодке вы пороги не пройдете, — покачалась потертая панама. — Лучше оставить её тут.

Я прислушался к шуму воды, на который до этого как-то не обращал внимания. Похоже, впереди и впрямь рокотали пороги.

— Наверное, так и сделаю, — кивнул я.

— Идемте со мной, — протянул руку бородач. — У меня неподалеку палатка.

Мы вытащили плоскодонку на берег и углубились в лес.

Палатка там и впрямь была. Вместе с ухой, гитарой и свежим табаком. Бородача звали Геной, он оказался путешественником из Иркутска.

— Бывал в тех краях, — припомнил я. — Красиво там у вас.

— И не говори, — улыбнулся бородач. — Но и в других местах неплохо. Хожу вот и любуюсь.

Мне вдруг захотелось тоже ходить и любоваться, и я спросил:

— С собой возьмешь?

— Не вопрос, — подмигнул Гена.

И мы начали ходить. Исходили весь Апеннинский полуостров, завернули в Египет, побродили по Иранскому нагорью, спустились по Инду и поднялись по Гангу, заблудились в лесах Мьянмы, половили рыбу у побережья Вьетнама и почистили пятки об асфальт Шанхая.

В один из вечеров, пережидая непогоду в небольшой деревушке где-то на границе провинции Сычуань, я пролистывал новостную ленту за последние полгода и наткнулся на сообщение о запуске первого межзвездного корабля с экипажем.

— Зря они это сделали, — покачал головой Гена.

— Почему зря? — не понял я. — Звезда перспективная, целых две планеты с водой и следами растительности.

— Лететь четыреста с лишнем лет.

— Так ведь экипаж весь — бессмертные. Долетят, — уверенно заявил я.

— Четыреста лет — долгий срок, — задумчиво протянул Гена. — Ещё никто столько не жил. Какой сейчас год на дворе?

— Две тыщи сто шестьдесят восьмой, — отрапортовал я.

— Вот. Самому старому человеку должно быть… должно быть… — прикинул он, — не более двухсот лет.

— Что с того?

— А то, что кто его знает, чего в голове щелкнет через четыреста лет. И ты учти, что не на родной Земле все это время проведешь, а в железной коробке посреди космоса.

— Не понимаешь ты романтики космических полетов, Гена, — укорил его я.