Курт Воннегут - Сирены Титана. Колыбель для кошки. Рассказы

Нам предъявили обвинение в государственном преступлении, по кодексу противника, по статье «дезертирство». С точки зрения противника, все амфибионты — трусы и выскочили из тел как раз в тот исторический момент, когда их тела были необходимы, чтобы совершать смелые и великие деяния на благо человечества.

Надежды на оправдание у нас не было. Они и затеяли-то эту комедию только ради того, чтобы пошуметь, доказать, как они правы и как мы виноваты. Зал суда был битком набит их главарями — они восседали там с видом мужественного и благородного негодования.

— Мистер Амфибионт, — сказал обвинитель. — Вы взрослый человек и должны помнить то время, когда всем людям в своих телах приходилось стоять лицом к лицу с жизнью и трудиться, и бороться за свои идеалы?

— Я помню, что тела постоянно ввязывались в драки, и никто не понимал, с какой стати и как это прекратить, — вежливо ответил я. — Тогда казалось, что у всех есть только один идеал — прекратить эти драки.

— Но что вы думаете о солдате, который покинул поле боя в разгар сражения?

— Я бы сказал, что у него душа в пятки ушла.

— Но ведь он был бы виноват в поражении?

— Ясно…

Тут спорить не приходилось.

— А разве амфибионты не покинули поле сражения, изменив человечеству в борьбе за существование?

— Но мы-то все до сих пор существуем, если вы это имеете в виду, — сказал я.

Это была чистая правда. Мы не истребили смерть, да и не стремились к этому, но, без сомнения, продолжительность жизни мы увеличили неимоверно, по сравнению со сроками, которые отпущены телам.

— Вы сбежали и уклонились от исполнения своего долга! — сказал он.

— Вы бы тоже сбежали из горящего дома, сэр, — сказал я.

— И бросили всех остальных сражаться в одиночку!

— Так ведь каждый может свободно выйти в ту же дверь, что и мы. Вы все можете освободиться в любой момент, стоит только захотеть. Надо только разобраться в том, чего хочется-вашему телу и чего хочется вам лично, и сосредоточиться…

Судья так застучал своим молотком, что мне показалось — сейчас он его разобьет. Ведь они у себя сожгли книги Кенигсвассера до последнего экземпляра, а я тут по всей их телевизионной сети стал читать лекцию о том, как избавиться от тел.

— Если вам, амфибионтам, дать волю, то все люди снимут с себя ответственность, покинут свои тела, и тогда весь прогресс, весь привычный нам образ жизни — все пойдет прахом.

— Само собой, — согласился я. — В том-то и суть дела.

— Значит, люди больше не станут трудиться ради своих идеалов? — вызывающе бросил он.

— У меня был друг в старое время, так он семнадцать лет кряду на фабрике просверливал круглые дырочки в маленьких квадратных финтифлюшках, но так и не узнал, зачем они нужны. А другой выращивал виноград для стекловыдувальной фабрики, но в пищу этот виноград не шел, и он тоже не знал, зачем компания этот виноград покупает. А меня от таких дел просто тошнит — конечно, только сейчас, когда на мне тело, — а как подумаю, чем я зарабатывал себе на жизнь, так меня прямо наизнанку выворачивает.

— Значит, вы презираете человечество и все, что оно делает, — сказал он.

— Да нет же, я людей люблю, и гораздо больше, чем прежде. Мне просто горько и противно думать, на что они идут, чтобы обеспечить свои тела. Надо бы вам попробовать стать амфибионтами — вы тут же увидите, как люди могут быть счастливы, когда им не приходится думать, где бы раздобыть еды для своего тела, или зимой его не обморозить, или что с ними будет, когда их тело придется списывать в утиль.

— Но, сэр, это не означает конец всем честолюбивым стремлениям, конец величию человека!

— Ну, про это я вам ничего сказать не могу, — ответил я. — У нас тоже есть люди, которых можно назвать великими. Они остаются великими и в телах, и без них. Но самое главное — мы не знаем страха, понимаете? — я уставился прямо в объектив ближайшей телекамеры. — Вот это и есть самое великое достижение человечества.

Судья опять грохнул молотком, а высокопоставленные зрители заорали вовсю, стараясь криками заглушить мой голос. Телевизионщики отключили камеры, и из зала выгнали всех, кроме самого большого начальства. Я понял, что попал в самую точку, но что с этой минуты никому не удастся поймать по телевизору ничего, кроме органной музыки.

Когда шум улегся, судья возгласил, что судебное заседание окончено и мы с Мэдж признаны виновными в дезертирстве.

Я подумал, что хуже нам все равно не станет, и решил облегчить душу.

— Понял я вас теперь, устрицы несчастные, — сказал я. — Вам жизни нет без страха. Только это вы и умеете — заставлять себя и других людей что-то делать под страхом — все равно, под страхом чего. И ваше единственное развлечение — видеть, как люди трясутся от страха, как бы вы чего не сделали их телам или не отняли у них тел.

Тут и Мэдж внесла свою лепту:

— Вы только и умеете, что пугать людей, чтобы они обратили на вас внимание.

— Неуважение к суду! — изрек судья.

— А единственная возможность пугать людей — это держать их в черном теле, — добавил я.

Солдаты вцепились в меня и в Мэдж и уже собрались тащить нас вон из зала суда.

— Вы развязываете войну! — заорал я.

Все замерли, как на картине, и стало очень тихо.

— А мы уже давно воюем, — неуверенно сказал генерал.

— А мы-то пока с вами не воевали, — ответил я, — но мы пойдем на вас войной, если вы не освободите меня и Мэдж сию же минуту. — В теле этого фельдмаршала я действовал свирепо и напористо.

— У вас нет оружия, — сказал судья, — и нет науки. Без тел амфибионты — пустое место.

— А вот если вы не развяжете нас, пока я считаю до десяти, — сказал я ему, — мы оккупируем все ваши тела до последнего и стройными рядами промаршируем в них к ближайшему обрыву, а там сдавайтесь! Вы окружены.

Сами понимаете, это был чистый блеф. В теле может находиться только одна личность, но противники-то не были в этом уверены.

— Раз! Два! Три!

Генерал сглотнул слюну, побелел, как полотно, и слабо махнул рукой.

— Развяжите их, — сказал он.

Солдаты, вне себя от ужаса, поспешили разрезать веревки. Мы с Мэдж были свободны.

Я сделал несколько шагов, послав свою душу вон из чужого тела, и этот красавчик-фельдмаршал, со всеми своими регалиями, с грохотом покатился вниз по лестнице, как старинные стоячие часы.

Но я понял, что Мэдж еще не вышла из тела. Она все еще медлила в меднокожем теле с шартрезовыми волосами.

— И вдобавок, — сказала она, — за все неприятности, которые вы нам причинили, вы отошлете вот это тело в Нью-Йорк по моему адресу, и оно должно прибыть в отличном состоянии не позже понедельника.

— Будет сделано, мэм, — сказал судья.

Мы добрались до дому как раз в то время, когда парад в честь Дня ветеранов кончился и командующий парадом вышел из своего тела возле местного телохранилища и тут же стал извиняться передо мной за свое поведение.