Джордж Оруэлл - «1984» и эссе разных лет

У каждой писательской биографии свой узор, своя логика. Эту логику не всякий раз легко почувствовать, а тем более — обнаружить за нею высший смысл, который диктует время. Но бывает, что старая истина, говорящая о невозможности понять человека вне его эпохи, становится неопровержимой не в отвлеченном, а в самом буквальном значении слова. Судьба Джорджа Оруэлла — пример как раз такого рода.

Даже и сегодня, когда об Оруэлле написано куда больше, чем написал он сам, многое в нем кажется загадочным. Поражают резкие изломы его литературного пути. Бросаются в глаза крайности его суждений — ив молодые годы, и в последние. Сами его книги словно принадлежат разным людям: одни, подписанные еще настоящим его именем Эрик Блэйр, легко вписываются в контекст доминирующих идей и веяний 30-х годов, другие, печатавшиеся под псевдонимом Джордж Оруэлл, принятым в 1933 году, противостоят подобным веяниям и идеям непримиримо.

Какая-то глубокая трещина надвое раскалывает этот творческий мир, и трудно поверить, что при всех внутренних антагонизмах он един. Поступательность, эволюция — слова, по первому впечатлению вовсе не применимые к Оруэллу; нужны другие — катаклизм, взрыв. Их можно заменить не столь энергичными, сказав, например, о переломе или переоценке, однако суть не изменится. Все равно останется впечатление, что перед нами писатель, который за отпущенный ему краткий срок прожил в литературе две очень несхожие жизни.

В критике, касавшейся Оруэлла, эта мысль варьируется на многие лады, от бесконечных повторений приобретая вид аксиомы. Но само собой разумеющаяся бесспорность не всегда оказывается порукой истины. И с Оруэллом на поверку дело обстояло гораздо сложнее, чем представляется невнимательным комментаторам, спешащим решительно все объяснить переломом в его взглядах, но путающимся в истолковании причин этой метаморфозы.

Действительно, был в жизни Оруэлла момент, когда он испытал глубокий духовный кризис, даже потрясение, заставившее отказаться от многого, во что твердо верил юный Эрик Блэйр. Тем немногим, кто заметил писателя еще в 30-е годы, было бы крайне сложно угадать, какие произведения выйдут из-под его пера в 40-е. Но, констатируя это, не упустим из виду главного — тут действовали не столько субъективные факторы, а прежде всего давала себя почувствовать драма революционных идей, разыгравшаяся на исходе тех же 30-х. Для Оруэлла она обернулась тяжким личным испытанием. Из этого испытания родились книги, обеспечившие их автору законное место в культуре XX столетия. Это, впрочем, выяснилось лишь годы спустя после его смерти.

Пять лет назад на Западе отметили литературное событие особого рода: не памятную писательскую дату, не годовщину появления знаменитой книги, а юбилей заглавия. Случай, кажется, уникальный; наверняка таким он и останется. Празднества всегда приурочивают к внешним поводам, а здесь повод дала просто хронология. Свой самый известный роман Оруэлл назвал «1984». Вряд ли он думал, что эти цифры наполнятся неким магическим значением. Время показало, что произошло именно так.

Юбилей отмечали широко. Была сделана экранизация (уж, кстати, перенесли на экран и другую его прославленную книгу — «Скотный двор», выбрав для этого, видимо, единственно возможную форму — мультипликацию). Прошло несколько международных симпозиумов. Появилось десятка полтора сочинений очень разного содержания и направленности: от мемуаров до капитальных политологических штудий, от безоговорочных славословий до сокрушающей критики или по меньшей мере насмешливых укоризн несостоятельному пророку.

И к этим сочинениям, и вообще к бурной активности, ознаменовавшей «год Оруэлла», всяк волен относиться по-своему. Однако надо признать неоспоримое: произведения английского писателя затронули исключительно чувствительную струну общественного самосознания. Поэтому их резонанс оказался долгим, провоцируя дискуссии, непосредственно касающиеся труднейших вопросов, которые поставила история нашего столетия. Этого не скажешь о многих книгах, объективно обладающих более высоким художественным достоинством, во всяком случае, большим престижем, подразумевая собственно эстетический аспект.

Любопытно, что заглавие романа, вызывающего по сей день столь разноречивые отклики, было найдено Оруэллом по чистому случаю. Рукопись, законченная осенью 1948 года, оставалась безымянной — не подошел ни один из вариантов названия. На последней странице стояла дата, когда Оруэлл завершил авторскую правку. Он переставил в этой дате две последние цифры.

Через полтора года он умер. Ему было всего сорок шесть лет.

Никто, правда, не назовет недолгую его жизнь скудной событиями.

О собственной юности Оруэлл почти никогда не писал, и понадобились усилия профессиональных биографов, чтобы установить хотя бы основные факты. Пожалуй, самым важным из них был тот, что будущий писатель вырос в Бенгалии, тогда еще остававшейся одной из британских колоний. Где-то поблизости провел свою пору детства и Киплинг, к которому Оруэлл неизменно испытывал сложное чувство восхищения, смешанного с протестом. Восхищал блистательный художественный дар Киплинга, открывшего Индию для современной европейской литературы. Этими киплинговскими уроками Оруэллу не дано было воспользоваться; его единственная книга на колониальном материале, роман «Дни в Бирме» (1936), оказалась неудачной. Но зато в отличие от Киплинга у него не возникало иллюзий ни насчет истинной роли англичан в колониях, ни относительно будущего, которое уготовано Британской империи.

Еще ребенком он видел слишком много несправедливости и жестокости, слишком кричащую нищету и горе, чтобы не понять: все это вскоре отольется колонизаторам вспышками гнева, в котором им некого будет винить, кроме самих себя. Извечный английский эгоцентризм, самодовольство и спесь станут постоянной мишенью его горькой иронии — не оттого ли, что такими прочными оказались у Оруэлла воспоминания самых ранних лет.

В его огромном публицистическом наследии английская массовая психология, английский характер и национальный тип стали одной из важнейших тем. Невозможно с однозначностью говорить об отношении Оруэлла к соотечественникам и к родной стране — оно было многогранным, к тому же меняясь с годами. Тут очень пристрастный взгляд: и в неприятии, и в похвале. Неприятия, кажется, больше, но опасно довериться первому впечатлению. Оруэлл был законченно английским писателем, впитавшим самые устойчивые из британских традиций — трезвость мысли, чурающейся слишком отважных воспарений, уважение к достоинству личности, к правам и порядку, суховатый рационализм, безошибочное чувство нелепого и смешного. Особый, чисто английский склад ума различим у него повсюду: от литературных суждений до оценок сложнейших политических конфликтов трудного времени, в которое ему выпало жить.