Иэн Макьюэн - Машины как я [litres]

Только дойдя до сути, я понял, зачем говорю все это. Суть была в следующем: я купил его, он был моим, я решил разделить владение им с Мирандой, и это нам с ней – и только нам – решать, когда его отключить. Если он будет возражать или тем более причинит кому-либо вред, как прошлой ночью, ему придется вернуться к производителю для корректировки. Под конец я сказал, что это было мнение Миранды и что она высказала его в тот же день, перед тем как мы с ней занялись любовью. Я намеренно и цинично сообщил ему эту интимную подробность.

Он выслушал меня, сохраняя спокойствие и время от времени моргая, не отводя взгляда. Когда я завершил свою речь, он с полминуты никак не реагировал, и я уже подумал, что говорил слишком быстро или сбивчиво. Внезапно он ожил (он ожил!), опустил взгляд на свои ноги, повернулся и отошел на несколько шагов. Затем обернулся ко мне, собрался было заговорить, но передумал. Поднял руку и потер подбородок. Что за игра. Просто блеск. Я был готов выслушать его с самым искренним вниманием.

Адам заговорил наидобрейшим, проникновеннейшим голосом:

– Мы любим одну женщину. И можем говорить об этом цивилизованно, как ты сейчас говорил. Что убеждает меня в том, что мы преодолели тот этап в нашей дружбе, когда один из нас имеет власть приостанавливать сознание другого.

Я ничего не сказал, и он продолжил:

– Вы с Мирандой мои старейшие друзья. Я люблю вас обоих. Мой долг быть открытым и бережным с вами. Я выражаю это, когда говорю, как сожалею, что сломал кусочек тебя прошлой ночью. Я обещаю, что такого больше никогда не повторится. Но в следующий раз, когда ты потянешься к моему выключателю, я буду несказанно рад вырвать тебе руку целиком, в шаровидном суставе.

Он сказал это так по-доброму, словно предлагая помощь в трудном деле.

– Будет кровища, – сказал я. – И летальный исход.

– Вовсе нет. Есть способы сделать это чисто и безопасно. В Средние века такое умение было доведено до совершенства. Гален первым описал это. Здесь главное скорость.

Он проговорил это с улыбкой.

– Что ж, оставь мне мою здоровую руку.

И он начал смеяться. Вот, значит, какой оказалась его первая шутка, и я ее поддержал. Я был жутко измотан, и это неожиданно показалось мне дико смешным.

Когда я прошел мимо него в спальню, он сказал:

– Серьезно. После вчерашнего я принял решение. Я нашел способ вывести из строя выключатель. Так будет проще всем нам.

– Хорошо, – сказал я, не вникая в суть сказанного. – Очень разумно.

Я вошел в комнату и закрыл дверь. Снял туфли и повалился спиной на кровать, заходясь тихим смехом. И через пару минут, забыв про болеутоляющие, провалился в сон.

Следующим утром мне исполнилось тридцать три. Весь день лил дождь, и я проработал девять часов, не выходя из дома. Впервые за много недель мой доход за день составил трехзначную цифру – всего-навсего. В семь вечера я встал из-за стола, потянулся, зевнул, заглянул в гардероб в поисках чистой белой рубашки и принял ванну. Загипсованную руку пришлось свесить за край, чтобы гипс не размок, но в остальном я был в хорошей форме. Я лежал в теплой воде, от которой шел пар, и напевал битловские песни, новых старых битлов, отдававшиеся эхом от кафельных стен, и время от времени поворачивал ногой горячий кран. Я намылился одной рукой. Что было непросто. Тридцать три казались не менее значимым рубежом, чем двадцать один, и Миранда приглашала меня на обед. Мы встречались в Сохо. Простая перспектива провести с ней вечер наедине вызывала во мне душевный подъем. Очертания моего тела в клубах пара вселяли в меня уверенность. И мой член, торчавший из воды, приятельски мне подмигивал. Все было как надо. Мускулатура пресса и ног придавала мне молодцеватый, даже геройский вид. Я беззастенчиво любовался собой и, должен признаться, давно не чувствовал себя таким счастливым. Весь день я старался не думать об Адаме, и у меня почти получалось. Все это время он сидел на кухне, как и сейчас, «в раздумьях». Мне было все равно. Я запел громче. Одни из самых приятных моментов между двадцатью и тридцатью годами были связаны у меня с марафетом перед выходом куда-то. Предвкушение желанного события давало даже более острые ощущения, чем само событие. Освобождение от работы, ванна, музыка, чистая одежда, белое вино, может быть, затяжка травкой. И вот, я выходил в вечерний город – свободный и голодный.

Когда я вылез из ванной, подушечки пальцев у меня здорово сморщились. Я где-то читал, что это атавизм, доставшийся нам от водолюбивых предков, ловивших рыбу руками. Я не верил такому объяснению, но оно мне нравилось, его откровенная бездоказательность. Мы ведь не ловили рыбу ногами, а пальцы на ногах морщились не меньше. Одевался я в спешке. Проходя через кухню мимо Адама, я ничего не сказал – он сидел с безразличным видом – и взял зонтик, чтобы пройти несколько сотен метров по убогой улочке, на которой я держал свою колымагу. Эта короткая прогулка быстрым шагом обычно нагоняла депрессию, заставляя сокрушаться о моей незавидной участи. Но не в тот раз.

Моя машина была выпущена в середине шестидесятых, британская «Лейланд Урбала», первая модель, способная делать тысячу миль на одной зарядке. На счетчике у нее было триста восемьдесят тысяч миль. Ее понемногу сжирала ржавчина, особенно вокруг колес. Зеркал на крыльях не было, уже когда я ее купил. На водительском сиденье красовалась длинная белая прорезь, а часть руля – от одиннадцати до трех – отсутствовала. Много лет назад одну девушку стошнило после забористых блюд индийского ресторана на заднем сиденье, и даже профессиональная химчистка была не в силах вывести запах карри виндалу. Протиснуться на заднее сиденье двухдверной «Урбалы» и можно было только при большом желании. Но движок у нее был практически неубиваемый, и она бегала плавно и быстро. А автоматическая передача позволяла управление одной рукой.

Я поехал по обычному маршруту и напевал всю дорогу, до парка Воксхолл и дальше вниз по течению, справа вдоль реки, мимо Ламбетского дворца и заброшенной больницы Святого Фомы, где ютились десятки, если не сотни бездомных. Дворник на ветровом стекле с водительской стороны двигался не чаще раза за десять секунд. Дворник с пассажирской стороны дергался в произвольном ритме. Я пересек Темзу по мосту Ватерлоо – лучшие виды на город с любой стороны, – после чего съехал с дороги в извилистый трамвайный тоннель и, преодолев с триумфом все его повороты, выскочил в Холборне – не самый короткий путь в Сохо, но мой любимый. Я выводил высоким тенором новую песню Леннона. Что все это значило? Мне тридцать три, и я влюблен. Во мне бурлил немыслимый коктейль гормонов, эндорфинов, дофамина, окситоцина и тому подобного. Причина, следствие или взаимодействие – наука знала о смене наших настроений всего ничего. Казалось сомнительным, чтобы они всегда имели материальную основу. В тот конкретный вечер я не притронулся ни к травке, ни к вину – в доме ничего такого не было. За день до того мне уже было почти тридцать три, и я точно так же любил Миранду – однако не чувствовал себя подобным образом. А то, что я с утра заработал сто четыре фунта, явно не объясняло моего душевного подъема. Мне бы волноваться из-за вчерашнего разговора с Адамом про его выключатель, из-за всех вопросов, которые я не решался затронуть с Мирандой, и из-за моего запястья. Но мое настроение менялось, словно по броску игральной кости. Химическая рулетка. Свободная воля ретировалась – и вот он, я, наслаждаюсь свободой.