Дидье Ковеларт - Томас Дримм. Война с деревьями начнется тринадцатого

Осталось положить руки на рычаги, откинуться на спинку сидения и ждать, когда меня сморит сон и мною завладеет власть потустороннего, – потому что надежда умирает последней.

– Спасибо за доверие, – звучит в моем цепенеющем сознании голос Бориса.

Он говорит гораздо тверже и решительнее, словно, войдя в мой мозг, перестал быть полным ничтожеством. Я хочу ответить, но не могу. Меня словно парализовало. Я совершенно спокоен и уже далеко отсюда. Сквозь приглушенный рокот запущенного двигателя до меня доносится голос:

– Знаешь, Желудь забвения не мой… Это Нокс, перед тем как убить меня, предложил посадить в горшок желудь, который он достал из кармана. Ему было нужно, чтобы я зарядил его разрушительной энергией своих чувств: отчаянием, любовью и ослеплением.

Голос звучит все громче и радостнее, он растет вместе с подъемной силой винта.

– Но ты уничтожил его план, Томас! Ты победил… На благо моей крошки Айрис, на благо нас всех! Слышишь? Вся команда за тебя! Давай, дружище, сваливаем отсюда!

Я слышу далекий гул вертолета, а потом теряю сознание.

С официальной точки зрения ничего этого не было.

Меня зовут Томас Дримм, через три месяца мне стукнет тринадцать, и я только что вышел из больницы. Как утверждают в новостях, после трех недель изоляции в стерильной палате из моих антител удалось изготовить идеальную вакцину от гриппа-V. Они, конечно, умалчивают, что за это время вирус исчез сам.

В стране воцарился мир. Мутанты выздоравливают, постепенно вновь обретая человеческий облик. Дженнифер пока не выходит из дома, но, судя по эсэмэскам, которые она мне шлет, бедолага опять стала толстушкой. А еще она не догадывается, что своим выздоровлением обязана мне.

Отец приехал за мной в больницу на служебном лимузине. По предложению Лили Ноктис он вошел в правительство. Я узнал, что она сменила на посту своего сводного брата, которому, похоже, грозит военный трибунал за сговор с врагом во время Войны с деревьями. Не знаю, что он мог такого сделать. Разве что переночевать на иве. В любом случае, он и она – одно лицо. Революция, которую она обещала, не что иное, как карьерный рост. Сейчас Лили возглавляет одновременно два министерства: энергоресурсов и игры, а моего отца она назначила министром природных ресурсов. Из окна своего кабинета он видит офис матери, который находится в министерстве напротив. Мать теперь директор департамента по вопросам морали, инспектирующего все казино страны. Они часто обедают за одним столиком с Лили Ноктис в дружеской обстановке.

Отец сильно изменился. Теперь он безмятежен и обаятелен, уравновешен и доволен собой. При встрече он первым делом рассказал мне, как три недели назад испугался, услышав в новостях, что береговая охрана обнаружила на пляже Лудиленда упавший вертолет, на борту которого находился подросток без сознания.

Сам не зная почему, он сразу подумал обо мне. Но Лили Ноктис уверила его, что я по-прежнему втайне от всех нахожусь в больнице. К тому же вечером новость получила продолжение: найден также пилот, а подросток вне опасности. Все хорошо, что хорошо кончается.

Как рассказать отцу правду, если официальная версия его вполне устраивает? Мои три недели изоляции – это туннель, из которого я теперь с трудом выбираюсь. Меня так напичкали лекарствами, укрепляющими средствами и транквилизаторами, что сбили мне все ориентиры. Я все помню, но не могу понять, что произошло реально, а что лишь приснилось. Зато я снова стал хозяином своих мыслей. Я больше не слышу ни Лео Пиктона, ни Бориса Вигора. Вместо этого каждое утро в моей голове навязчиво звучит одно и то же слово. Я никогда не слышал его раньше, оно мне ничего не говорит, и все же я чувствую, что оно очень важное.

– Папа, что такое хронограф?

– «Хронос» значит «время», «графе» – «писать». Дословно: устройство, которое описывает время. А почему ты спрашиваешь?

Я придумал ничего не значащий ответ. После того как мы оказались в лимузине вдвоем, отделенные от шофера бронированной перегородкой, он добавил, сияя глазами, что послушал моего совета и теперь совершенно доволен. Он даже снова влюбился в мою мать, с тех пор как нашел счастье вне семьи.

Я был рад за маму. И за него тоже. Вот только у меня все далеко не так замечательно. Меня отпустили из больницы, а Бренда там осталась. Врачи говорили, что она никогда не выйдет из комы. Тем более это не просто кома. Никто не понимал, что с ней происходит. Анализы и компьютерная томография свидетельствовали о том, что в ней сам по себе шел процесс бальзамирования, словно она до этого годами питалась только смолой и желудями. Желая спасти Священный дуб, она, кажется, погубила себя.

Я часто навещаю Бренду в больнице. Сначала я пытался воздействовать на нее изнутри, но мои мысли, которые я в воображении помещал в микроскопические капсулы, сразу вязли в смоле, пропитавшей ее тело. У меня ничего не получалось, только в ушах начинало гудеть. Что я только ни делал – Бренда по-прежнему не шевелилась.

Поэтому теперь я просто разговариваю с ней. Сообщаю новости – свои собственные и официальные, – но так, чтобы они звучали жизнерадостно. Единственная правда в них заключается в том, что цены на ее картины растут день ото дня, потому что она умерла или почти умерла. Как объясняет отец, коллекционеры уверены, что она уже ничего не напишет, поэтому это хорошее вложение денег. Но все-таки владельцы галерей ждут, когда Бренду отключат от аппарата искусственного дыхания, прежде чем выставлять на продажу ее картины. Поэтому он, по моему совету, распорядился закупить для своего министерства сорок пять полотен. Чтобы Бренда могла потом оплатить счета больницы, поскольку у нее нет медицинской страховки.

Не знаю, как бы я пережил это время без поддержки отца. Его счастье способно двигать горы – по крайней мере холмы. Единственное, чего ему не хватает, – он не может выпить за свое возрождение. Но алкоголь остался в прошлом, и он отмечает газировкой.

Всю неделю отец объезжает леса и поля с симфоническими оркестрами, джазовыми ансамблями и рок-группами. Они играют деревьям и злакам, чтобы ускорить их рост и увеличить урожайность. Я часто сопровождаю его, потому что сейчас каникулы, и вдобавок это натолкнуло меня на одну идею.

Я подумал, что, если удалось изменить белки человека и превратить его в монстра с помощью радиоимпульсов, значит, можно – с полезной целью – сделать то же самое с растениями. Ученые в Министерстве сначала слушали меня вполуха, а затем вдруг стали переводить на свой птичий язык то, что я минуту назад объяснил им на пальцах.