Софи Макинтош - Исцеление водой [litres]

– Чушь собачья, – оживленно говорит Грейс. – Хотя это все равно не важно. Не сейчас, по крайней мере. Пусть хоть весь мир растает – разницы не будет никакой. Пусть хоть все развалится на части.

Через бортик ванны тоненькими струйками переливается вода, образуя на плитке пола лужицы. Грейс уходит с головой под белесую поверхность воды, и я с беспокойством слежу за сестрой, пока та вновь, с глубоким вдохом, не поднимает облепленную мокрыми волосами голову.

– Мы ничего плохого не делаем.

– Ты предала нас, – напрямик заявляет она.

– Это неправда. – Хотя сама знаю, что так оно и есть.

– Лайя, – наставительно говорит Грейс. – Он опасен. – Внезапно она закрывает на секунду мокрыми ладонями лицо, хотя и видно, что не плачет. – И не надо думать, что ты одна тут пострадаешь, – добавляет она, вновь поднимая ко мне лицо.

Как же она все-таки прекрасна! Что бы Грейс ни чувствовала, это никогда не отражается на ее лице так откровенно, как на моем. И тут же на мгновение вспоминается, как отец впервые вложил мне в ладонь заостренный предмет. И как от его использования я испытала глубокое и жуткое потрясение, потому что кровь у меня оказалась куда краснее, чем у моих сестер. И текла она обильней, чем у них. Это ощущение было таким же физически осязаемым, таким же ритмичным, как биение пульса на шее.

– И все же я решила тебя простить, – немного помолчав, говорит Грейс. – Я знаю, что тебе нужна моя помощь.

Меня сразу бросает в слезы. «Нужна! Еще как нужна!»

– Перво-наперво, – продолжает Грейс, – тебе отныне надо себя предохранять.

– Как? – спрашиваю я, чувствуя, как затекает в рот со щек соленая влага.

Она объясняет, что я могу добавлять в ванну уксус или питьевую соду. Что, по крайней мере, надо добавить в воду соль, а еще принимать ванну как можно горячее, чтобы было гораздо горячее, чем приятно.

– Чтоб никаких больше младенцев. Ни от какого моря они, естественно, не появляются.

Гляжу на Грейс во все глаза. Только теперь до меня доходит, о чем мне говорил сегодня Ллеу. И понимаю наконец, что именно на самом деле имеет в виду она.

– Только не спрашивай меня об этом, – добавляет Грейс, словно читая мои мысли. – Никогда.

Я и не спрашиваю. Вместо этого жалуюсь на то, что у меня что-то с волосами – вылезают, стоит их где-то чуточку потянуть. И что-то с глазами, и с ушами, и с сердцем.

– Просто не смотри на него вблизи, – советует сестра. – И постарайся, чтоб было поменьше прямого контакта. Если уж так надо, то прикасайся к нему хотя бы через одежду.

Тут я напрягаюсь.

– Ну, не можешь, так не можешь, – уступает она. – В конце концов, именно ты пострадаешь больше всех.

«Значит – перемирие».

Поерзав в воде, Грейс оглядывает меня так, будто лишь сейчас увидела, будто я только что зашла к ней в ванную. Внимательно смотрит на мои бедра, и я невольно натягиваю пониже подол платья.

– Я часто думала о том, что мать с Кингом к тебе слишком жестоки, – говорит она, касаясь мокрой ладонью моей руки. – Я бы хотела, чтобы все было совсем иначе.

Что ж, возможно, еще и не поздно. Я спрашиваю, не пойти ли нам втроем в комнату матери, и Грейс пару мгновений оценивающе глядит на меня из воды, подтянув к груди колени.

– Ладно, давай, – говорит она и протягивает мне руку: – Помоги только подняться.

На моей ладони кончики ее пальцев кажутся сморщенными и словно обструганными. Я распахиваю полотенце, чтобы обернуть сестру после ванны, непроизвольно отмечая хрупкие выступы ее тазовых костей под еще пухлым после беременности животом.

Да, мы и впрямь делаемся все слабее и слабее.

В маминой спальне мы с сестрами останавливаемся перед стеной с оковами. Перед блестящими, с именами – и позорными, неподписанными.

– Почему бы нам не сделать выбор снова? – предлагаю я. – Пока мамы тут нет. А еще же можно позвать мужчин – пусть выбирают вместе с нами. – Я оглядываюсь по сторонам на сестер, ища поддержки своей идее. – Или хотя бы просто мы втроем выбирать будем.

Сестры хранят молчание. Это вполне естественно – избегать нечто покалеченное и разбитое, держаться от этого на расстоянии.

– Я правда сильно сомневаюсь, Лайя, что это что-нибудь решит, – говорит наконец Грейс.

У меня щемит в груди, и я кашляю, пытаясь облегчить свою боль.

– Что ж, нет так нет, – говорю я, и мы выходим из маминой комнаты еще быстрее, чем туда вошли.

Грейс непринужденно обнимает Скай за плечи, и от ее влажной еще кожи платье на спине младшей сестры делается прозрачным. Промокшая ткань кажется тонкой и голубоватой, и на мгновение мне представляется мертвяк с его безвольно шевелящимися конечностями. Мне даже приходится с силой помотать головой, чтобы избавиться от этого жуткого образа.

«Я решила, что, если как следует возьмусь, то тоже смогу быть злой и мстительной. Что он у меня растворится от страха, точно аспирин в стакане воды. Что он падет передо мной на землю и станет молить о пощаде. В самом деле, почему нет? Я решилась на это одна – остальные женщины не пожелали участвовать в этих замыслах. Дескать, я умру, пока пытаюсь что-то сделать. А я ответила, что мне без разницы. И мне действительно было уже все равно…»

На шестой день отсутствия матери я, проснувшись, сразу выхожу из дома, решив обойтись без завтрака. Пока иду коридорами, никого вокруг не вижу, и на миг я даю волю фантазии: будто к берегу прибыла лодка и всех уже забрали на борт. Однако забавляет меня это лишь потому, что ничего подобного в реальности нет. Если последний год меня вообще чему-то научил, так это тому, что одиночество для меня разрушительно. Я не тот человек, что способен с этим справиться.

Проведя пальцем по краю большой вазы, что одиноко украшает каминную полку в холле, я снимаю изрядную щепотку пыли. Ваза пустует, если не считать залетевшей туда осы, с дрожащим гудением тыкающейся в фарфоровые стенки, обреченной умереть в собственном гуле.

– Вот тебе! Страдай, – неслышно, одними губами говорю ей.

Где-то посреди ночи – снова в постели одна – я проснулась с четким осознанием того, что нет ничего на свете, чего бы я ни сделала для него. И пока сюда не примешиваются прочие мысли, осколки каждодневных переживаний и забот, это вроде бы совсем просто. Напоминание о том, какой непосредственной и прямолинейной порой оказывается любовь, когда все вдруг сложится в единую картину.

Отыскав Ллеу на старом корте, где он с Гвилом играет в теннис, я сижу по-турецки на песчанистой земле возле площадки, ковыряя потихоньку ногти и прислушиваясь к звукам отскакивающего туда-сюда мяча. Вот Гвил вопит: «Есть!» И Ллеу в ответ смеется. Наверняка просто позволил мальчишке победить. Пыль пунктирами осела на ногах под сандалиями. Я впиваюсь ногтями в голень, почти у лодыжки, так что похоже, будто меня укусило какое-то насекомое или даже змея.