Софи Макинтош - Исцеление водой [litres]

– Расскажи нам о своей матери, Гвил, – продолжаю я. – Расскажи о ваших женщинах.

Мы втроем обступаем Гвила, касаемся руками его рук и плеч, пытаясь успокоить, слегка подталкиваем его назад. Он, несомненно, слишком мал еще, чтобы причинить нам настоящий вред, и осознание этого факта наполняет нас внезапной эйфорией. Мы никакие не чудовища и не пытаемся разорвать его на части. Мы просто женщины, которые хотят кое-что понять.

Пожалуй, мне следовало бы добрее быть к нему. Теперь я понимаю: чтобы Ллеу любил меня больше, мне надо было больше любить Гвила. Я везде, где только можно, потерпела неудачу, я все могла бы сделать лучше… Руки у меня тянутся к мальчишке еще отчаяннее, лихорадочнее. Он уворачивается от наших ладоней, начинает отбиваться, причем уже настолько сильно и резко, что может сделать больно.

– Оставьте меня в покое! – вскрикивает он на высокой ноте, и мы сразу отступаем. – Уйдите!

Он встает и быстро уходит за диван, садясь на свое обычное место. Слышно, как он плачет, и на какое-то мгновение я даже чувствую себя пристыженно, однако вскоре звуки за диваном затихают.

Немного погодя Гвил исчезает из комнаты. Мы очень сожалеем, что позволили ему уйти без малейших объяснений, что оставили его одного, не успев загладить свою вину, так и не доказав ему, что мы вовсе не те, кого надо бояться или ненавидеть.

Мы с сестрами играем в «камень, ножницы, бумагу», определяя, кому достанутся последние крекеры, после чего от скуки и усталости ложимся вдоль дивана на ковер. Грейс включает маленький светильник, окутывающий ее оранжевым сиянием.

Трудно сказать, сколько времени мы так лежим, но в какой-то момент мы понимаем, что на дворе уже темно, а Гвил так и не вернулся. Самим нам очень страшно выходить из комнаты, и мы все дожидаемся, когда придет Джеймс. Увидев в комнате нас одних, тот лишь пожимает плечами, решив, что Гвил пошел искать отца.

Когда же возвращается Ллеу, то ребенка при нем не оказывается. Мы с сестрами то и дело проваливаемся в сон и, чтобы этого не случалось, начинаем вонзать в ладони ногти или пинать пятками стулья, ударять в пол, потому что уснуть – значит остаться беззащитным. Джеймс выглядит сильно озадаченным.

Вот так, в одно мгновение все меняется.

Широко светя фонариками, мы обследуем пространство вокруг дома. Оглядываем все и везде. Пожухлая трава под ногами на лужайке оказывается уже довольно высокой. Такая же попадается нам в руки, когда мы шарим за кустами, за деревьями в саду. Ллеу ни слова не произносит, разве что время от времени выкрикивает имя сына. Я хорошо понимаю, что сейчас его лучше не трогать и даже не приближаться.

На пляже тоже никого, у пирса одиноко покачивается наша гребная лодка. Волны издают негромкие посасывающие звуки. Мы с сестрами молча переглядываемся: нам вспоминаются совсем другие поиски.

– Ч-черт… – роняет Ллеу, когда мы безуспешно заканчиваем проверять в угольном отсеке. С силой пинает ногой ком земли и резко отворачивается от нас, глядя в небо. – Черт!

Может, мальчишку поглотила сама земля? Может, так же поглотила она и нашу мать? Может, нас всех тут забирают поодиночке?

Что-то тайком прокралось в наш дом и сожрало их живьем. Необъяснимое отсутствие матери и исчезновение Гвила сливаются в одну мрачную тайну. Мне делается очень страшно. Ллеу не плачет, не кричит, но лицо у него сурово и взгляд тяжел. И когда мы обходим сад по внешней границе, видно, что внутри у него что-то разворачивается. Как и у всех нас, впрочем. Снова и снова Ллеу хриплым голосом выкрикивает: «Гвил!!!» И мне уже не справиться со своей тоской, со своей растущей паникой – и я даже не знаю, где моя и где его, Ллеу. Любовь сделала меня эгоцентричной, сделала отвратительно жадной и ненасытной, так что я и не способна мыслить уравновешенно.

Когда я падаю, споткнувшись о торчащий крепкий сук на окраине леса, не кто иной, как сестры поднимают меня с сухой земли.

Вернувшись в дом, мы снова собираемся в комнате отдыха, все в поту и пыли. Мы с сестрами хотим уйти к себе, однако Ллеу встает и перегораживает нам выход.

– Вы остаетесь здесь, – говорит он. – Ради вашей же безопасности.

Вид у него при этом угрожающий.

Грейс пытается протолкнуться мимо него, но Ллеу без малейших усилий удерживает ее за руки.

– Остаетесь здесь, – еще с большей настойчивостью повторяет он.

Видно, как его пальцы вдавливаются ей в кожу. У меня такое чувство, будто это мои собственные.

– Я хочу к себе в комнату, – говорит Грейс. – Я устала.

– Можете и здесь поспать. – Он скользит взглядом по нашим лицам. – Ляжете на диванах.

Джеймс выходит и вскоре возвращается с большой флягой воды и ведром. То и другое ставит возле камина.

– Всем доброй ночи, – говорят напоследок мужчины, и, не успеваем мы сообразить, что к чему, как щелкает замок, закрывающий комнату снаружи.

Грейс всем телом кидается на дверь, испуская низкий гортанный вой.

– Вот так оно и начинается, – обреченно произносит она.

Хотя, разумеется, это уже успело начаться. Для нас это началось уже очень давно.

Ночью мы, естественно, не спим. Мы несем стражу. Впервые за долгие месяцы мы разговариваем о Кинге. Разговариваем о матери. Я припоминаю сестрам, как однажды Кинг поймал маленькую акулу и как мы ели потом ее мясистую плоть. Но сперва он подвесил эту акулу в саду на дерево, чтобы как следует ее пофотографировать, и капающая с нее кровь окрасила внизу траву. Я тогда, помнится, совала ей руки в пасть, аж по самые запястья.

Грейс, в свою очередь, напоминает нам тот день, когда наши родители оба напились. Была зима, они зажгли огонь в камине, и мы повскрывали кучу пакетов с едой, устроив на полу в гостиной пикник, и Кинг разливал виски по низким узорчатым стаканам.

– А помните, как мы однажды спрятались на чердаке? – говорит Скай. – Мы тогда целый день просидели в том шкафчике.

И мы сразу мысленно переносимся туда, где мы прятались, скукожившись, в темноте, точно засохшие цветы, потому что нам хотелось узнать, как скоро родители заметят наше отсутствие. У них это, кажется, заняло где-то полдня. После столь долгого сидения у нас покалывало в конечностях от застоявшейся крови, и тем не менее мы еще долго способны были пребывать в неподвижности.

«Все вокруг об этом знали, и никто не помогал. Это был внутрисемейный секрет, от которого все мы задыхались. Даже моя мать, сестры и тетушки передавали это по кругу. Глазами они словно говорили мне: с какой стати ты должна этого избежать? С чего считаешь, что ты лучше нас? Или не видишь, что наши сердца уже годами истекают кровью?»

На седьмой день без матери мужчины отпирают дверь уже при первых лучах солнца. Вид у них виноватый. Ллеу даже поглаживает меня рукой по спине, несмотря на то что кто угодно может это заметить, и это меня просто сражает – впервые выказанное обещание меня признать. Никто на этот счет ничего не говорит. Мужчины приносят нам еще еды: жестяные банки с фруктовым коктейлем и с консервированными грушами, однако этого все равно нам всем оказывается недостаточно.