Иван Беденко - Код человеческий [litres]

– Где же ты, либеро? – пробормотал Галаган, задумчиво выводя в блокноте очередную фигурку…

Убедности свой запах. Сложно сказать навскидку, из каких компонентов он соткан, но то, что среди тысяч других этот определяется безошибочно, – пожалуй, факт. Старая изношенная куртка черного кожзама, протертые до опасного истончения брюки, служившие без выходных и перерывов несколько лет, выцветшие хлопковые носки с ослабшими до изнеможения резинками – набор то ли студента, то ли дворового пацанчика, а зачастую и взрослого неудачника – характерные спутники безденежья. От подобных вещей веет застарелым потом, недорогими куревом и пивком. В зависимости от особенностей носителя, к базовым элементам может добавляться духан бензина, солярки или, к примеру, нотка дешевейшего лосьона.

Надевая растянутый свитер, Матвей почувствовал тот запах. Он впитался в затрепанную ткань намертво, срастившись с ней на молекулярном уровне. Память мгновенно отозвалась картинами прошлой жизни с вечным недоеданием и недосыпом, низкооплачиваемой работой и какой-то серой безысходностью. Гараж, первый состав «Пули», ломучие древние мотоциклы…

Медленно продев голову в воротник, Туров присел на мягкий табурет перед зеркалом. Большое дорогое зеркало куплено недавно, как, впрочем, и табурет. Эти пахли со всем по-другому – приятной успешностью, что ли. Отвернувшись от собственного отражения, Туров уперся отрешенным взглядом в пустоту.

Вчера Лиля светилась от счастья, когда они зашли в кафешку дорогого кинотеатра по случаю приближающегося Рождества. Впрочем, для визитов в кафе и ресторанчики им давно не требовалось никаких случаев. Маленький галчонок перестал смущаться по поводу цен на блюда. Естественно и быстро привилась привычка заказывать что-то без опаски за итоговый счет, незаметно в их одежде старые вещи сменились новыми и модными.

Вспомнился взгляд Лили, обращенный к соседкам по столику: с присущим женщинам любопытством она рассматривала их туалеты и наверняка прикидывала, что попросить у своего любимого мужчины к очередному празднику. В прошлом остался и образ скромной серенькой библиотекарши, ему на смену пришли модная прическа со скошенной челкой, уверенный макияж и аромат парфюма «Экселент вумен»…

«Фу ты, дались эти запахи!» – раздраженно подумал Матвей. Одним движением он снял свитер, швырнул его на пол и, вытащив из кармана початую пачку «Уинстона Паркера», рывком извлек сигарету, чтобы закурить…

Конечно, Лиле нравилось выглядеть модно-привлекательной, ее вовсе не угнетало быть такой как все, она жадно наверстывала отставание, вызванное годами бесправия и лишений. Открывая для себя новые возможности, Лиля включилась в процесс покупок, походов в театры и кафе. Матвей вселил в нее уверенность в стабильном будущем, наполненном уютом, достатком, а не экономией и страхом. Она перестала смотреть в пол, как тогда, когда они впервые пошли в кино, выбросила старые, много раз чиненые сапоги и пальто, доставшееся от мамы, и учинила ремонт их квартирки. Обычное женское счастье превратило Лилю в цветок, которым Матвей не мог налюбоваться.

Пятничный поход на балет Лиля запланировала давно, ее интеллигентская природа время от времени требовала чего-то высокого. Прежде Матвею удавалось отговаривать жену от «культурных мероприятий» посредством подкупа в виде шопинга или ресторана. В теперешнем случае болезнь зашла слишком далеко: приобретены билеты, сшито платье специально для выхода в свет и даже существовала некая «железная договоренность» с подругой по работе, что «в этот раз они точно попадут на „Спартака“». Когда же Лиля жестко пресекла жалкие попытки мужа поканючить в пользу «уютного вечера дома», положение Матвея из критического превратилось в безвыходное.

Сказать по правде, Туров не считал себя невежей, он понимал прелесть стихов, не судил строго художников, марающих холст откровенной мазней, и не бесился от комментариев эстетов по поводу гениальности абстракционистов. Просто искусство в высоких проявлениях не интересовало Матвея. Ну почему должна вызывать восторг мешанина красок с подписью «Летний этюд»? И что с того, что художник «так видит»? Зачем видеть мир, как он, если его произведения вызывают отвращение и подозрения в психическом здоровье создателя? В конце концов, купи фотоаппарат, который запечатлеет летний этюд без бредовых искажений, в естественных цветах, избавив от необходимости таскаться с мольбертом и пачкаться красками. Однако фотография по каким-то причинам не приобщает к прекрасному и не передает «эмоционального фона» и прочей дребедени.

Игорь как-то пытался объяснять тонкости восприятия картин, учил понимать ощущения от созерцания чужого творчества, но он Нерв, ему понятней и ближе. Матвей же решил не утруждаться «заглублением в глубины глубин» и благополучно пропустил мимо ушей лекции друга.

До злополучной пятницы удавалось избегать контакта с прекрасным.

«Сегодня, похоже, придется. Господи, что за пытка? Мне еще до балета становится не по себе, как хочется остаться дома!» – размышлял Туров, надевая брюки.

– Лилечка, у меня живот болит, – обреченно соврал он жене.

– Выпей таблетку, все пройдет, – отрезала та, разглаживая сорочку утюгом. – Держи, одевайся!

На балет они немного опоздали. Подруга Лили со своим мужем дождались их в фойе, после чего вся компания, сдав верхнюю одежду в гардероб, поспешила в зал. Матвей отметил про себя окружающую обстановку: солидное поведение капельдинера, мраморную отделку, массивные колонны, тяжелые шторы, внутренний простор и размах вестибюля. Это настраивало на серьезный лад, и мужчина, невольно зауважав создателей «храма искусства», ощутил прилив интереса к предстоящему мероприятию.

Впрочем, сам балет поначалу разочаровал. Осоловевшими глазами Матвей наблюдал за суетой на сцене. Там мужчины в белых трико совершали непонятные перемещения, скакали в разных направлениях, махали пластмассовыми мечами и вообще резвились, будто впали в детство. Убогость происходящего дополняли суровые лица исполнителей и не к месту вдохновенная игра музыкантов, представленных двумя рядами темных голов в оркестровой яме и мельканием смычков. Устроившись в неудобном кресле как можно ниже, Туров мысленно корил себя: «Все, это в последний раз. Больше сюда ни ногой, что за чушь вообще творится? Зачем эта клоунада…» Его отвлек чей-то заливистый храп, раскатывавшийся совсем рядом. Через мгновение послышалось недовольное шиканье окружающих, и Матвея накрыло чудовищное осознание того, что храп издавал он сам. Всхрапнув напоследок, уже приходя в себя, мужчина пережил несколько секунд жесточайшего стыда и спросонья сквозь шепот супруги, что-то гневно вещавшей про «страшное позорище», стал анализировать ситуацию. Виновной в случившемся была признана низкая спинка, которая вынуждала сильно запрокидывать голову, что вело к вибрации носоглотки. Беззвучно обругав конструкторов кресла, Туров нахохлился, втянул голову в плечи и попытался задремать в новой позе, но каждый раз, когда до встречи с Морфеем оставалось всего ничего, предательское расслабление мышц роняло чело несчастного вперед, обрекая на новые мучения. А на сцене между тем продолжали дергать ногами бесноватые танцоры, дирижер, войдя в экстаз, судорожно размахивал в воздухе палочкой, и конца-краю этому видно не было…