Ребека Уна - Отключай [litres]

– Давайте, – говорю, – все соберемся.

Это и была та мысль, которая раньше пришла мне в голову. Надеюсь, меня услышал тот, кто сказал Рокасу: «А если бы ты делал все медленнее…»

Ала не была бы Алой, если бы не врезала мне по подбородку. Выскочила передо мной и прямо трясется вся, даже символы по голове так и скачут.

– Что с тобой случилось? Хочешь все испортить?

– Уже испортила.

– Да, Грита, и в самом деле. Ты какая-то… извращенка.

У Алы кружится голова, когда она со мной видится. У меня кружилась голова, когда я стояла в вестибюле Ининой школы. А если бы теперь столько людей сошлись в одном месте? Что бы тогда было? Взрыв. Экологическое преступление против планеты. Крики, шум, может, даже столкновения, преступления.

Эмоции. Эти дурацкие ужасные поцелуи.

Ничего, точно ничего хорошего. Ничего достойного. Я извращенка.

Открываю дверцы ускорителя, забираюсь внутрь. Из головы не идет день рождения Рокаса. Девять тысяч человек и этот голос: «Приятель, а если бы ты делал все медленнее…» Никто ни с кем не поссорился, все хорошо провели время.

Это только у таких дефективных, как я, с этим проблемы. А другие, наверное, и со всеми биологическими потомками могут общаться.

Это называется день ОБЛАЧЕНИЯ. Наблюдаю за группой четвероклассников, которые гуськом шагают по направлению к клинике, где проводятся процедуры. Вспоминаю себя. Только я шла не в группе, а одна, потому что в день церемонии приболела.

Отважные четвероклассники. Три дня они ничего не ели, кроме белково-глюкозных коктейлей утром и вечером. Один из этих дней провели без воды. И никаких живых встреч, никаких контактов с полимерной глиной, клеем или красками. Они друг с другом не разговаривают, не улыбаются. Это для того, чтобы сохранять спокойствие. Суперспокойствие.

День перехода, превращения. До сих пор они были чистые, необработанные, raw material , сырье, так сказать. А теперь белые перчатки, вымоченные в дезинфицирующем растворе, натянут на них гормональную оболочку, и естественные ощущения будут подавлены навсегда. Чтобы оболочка действовала, ее надо питать, и они будут старательно это делать. Может быть, у кого-то из них случится ПА – паническая атака, как у Мантаса. Возможно, некоторые утратят равновесие и будут спотыкаться на ровном месте. Однако мир вокруг превратится в набор деталек лего для них всех.

Они не будут различать, холодно вокруг или жарко, не ощутят сырости. Ничего не почувствуют, наступив на колючку.

Но потеря ли это? Они не будут дефективными, не будут страдать из-за несовершенной гормональной системы, с которой приходилось жить их предкам, не будут реагировать на раздражители. Новые люди.

Не привиделось ли мне – сегодня день не водный , и я неважно себя чувствую, – что какой-то мальчик вышел из вереницы и собирается бежать в ему одному известном направлении? Никто за ним не гонится, даже воспитательница. Она только поднимает руку и что-то говорит. Говорит долго, но короткими предложениями. По выражению ее лица видно, что голос она не повысила. Детская фигурка разворачивается и размеренно топает обратно, к остановившейся веренице. А мое сердце тем временем безрадостно ему выстукивает: НЕ ХОДИ НЕ ХОДИ НЕ ХОДИ.

Как ни позвоню Мантасу – всякий раз бужу, всегда попадаю на те часы, когда он спит. Он чувствует себя лучше, но предупреждает, чтобы я не пугалась, когда его увижу.

– А что, – спрашиваю, – может, ты обезьяний хвост отрастил?

Он засмеялся, и меня кольнуло: как же я соскучилась по его смеху.

Мантас говорит, он кое-что конструирует и скоро мне покажет. Надеется этим сконструированным им предметом удивить меня больше, чем собой? Ну, пусть попробует – я про всякие конструкции и начиталась, и наслушалась до тошноты.

Сегодня иду в тот парк, в котором Мантас, разувшись, бегал по хвое и в котором я в последний раз ждала Алу.

Пинаю камешки. Только три нашла, все остальные слишком мелкие. Меня нервирует мысль о том, что, разувшись, опять их не почувствую. Даже не поднимаю с земли. Парк не совсем пустой, и на улицах людей тоже больше, чем обычно. Катят на сегвеях, некоторые разгуливают с резиновыми наколенниками и налокотниками, и голова тоже защищена. А я надеялась побыть одна под деревьями, может, даже залезть, посидеть на ветке. Прощайте, посиделки! Чего они все повылезли из своих безопасных белых коробочек? И тут до меня доходит: микросхемы! Теперь это стало своеобразной игрой, все друг друга фиксируют и всё измеряют – температуру, давление, дыхание – и даже, если верить Але, очень интенсивные эмоции.

– Таких мы не испытываем, – сказала я ей.

– Вне дома все еще испытываем. Если закатимся в лужу или увидим на тропинке живое существо.

Живое существо? В системе можно пощекотать леопарда или шакала и даже похихикать над этим, а потом написать у себя на стене. А здесь только черви-мутанты – единственные пугающие твари, которые приспособились жить под асфальтом. Еще одна тварь, при виде которой эмоции могут зашкаливать, – обычная ворона.

Расхаживаю среди деревьев и незаметно начинаю опираться то на одно, то на другое. Ины больше нет. Мантас не показывается. Есть только я. Нападает сильная негативность. Поговорить бы сейчас с мамой, но я сдерживаюсь, хочу вытерпеть свое негативное одиночество. Вспоминаю, что мама говорила о себе и подругах – о том, как тоскуешь, когда долго человека не видишь. Может ли у меня быть подобное чувство?

Могу ли я тосковать по Мантасу? Не знаю. Все равно никто этого не подтвердит. В системе трудно что-нибудь чувствовать, потому что ты сам должен давать названия вещам, которые не с чем сравнить. Может быть, большая часть так и останется неназванной.

– Я не могу тебе этого объяснить, – не раз говорил Мантас.

В парке все заняты своими делами. На самом деле их совсем не парк интересует. Им все равно, куда они пришли, в сквер с единственной скамейкой или на такую же улицу, как пять других, по которым они прошли перед тем. Уткнувшись в свои блокноты, они проверяют, как действуют микросхемы. И как мне сразу в голову не пришло.

Повиснув на ветке, начинаю раскачиваться. Никто даже и не обернется. Упираюсь ногой в ствол, правой рукой хватаюсь за ветку повыше и подтягиваюсь. Я вешу немного, никто в наше время много не весит, ничего лишнего, никаких округлостей ни там, ни здесь, мы все – кости да кожа. А с пятого класса – еще одна кожа поверх кожи. Лезу на дерево. Голова не кружится, и меня охватывает восторг. Вижу ползущего по стволу муравья, он, наверное, тоже мутант, но я представляю себе, что это прежний муравей. Таких, Дана рассказывала, люди сажали на живот, чтобы муравей брызнул на кожу своей кислотой. Смотрю сквозь листья вниз, поглядываю между веток направо и налево – так я и думала, никому я в физическом мире не интересна.