Джеймс Типтри-младший - Счастье - это теплый звездолет

Его распирает от счастья. Сжимая ружье, Пит бросает еще один взгляд на величественные бесплодные скалы. Никого; только он, его лодка и утки. Небо розовеет. Он на Великом американском водоразделе на высоте десять тысяч футов; там, где проходит западный маршрут перелета птиц. Рассвет первого дня сезона… А что, если сейчас появятся апачи? Этими горами владеют мескалеро-апачи, но он в жизни не видел живого индейца. Отец говорит, у всех апачей туберкулез или что-нибудь в таком роде. Интересно, в старые времена они ездили здесь на лошадях? Они бы смотрелись букашками, до той стороны каньона миль десять.

Пит вглядывается в нечеткое пятно на другом берегу, решает, что это всего лишь заросли полыни, но на всякий случай забирает из машины ключи и топор. Взяв топор в левую руку, подальше от ружья, начинает спуск к озеру. Сердце рвется из груди, колени дрожат. Съезжая по склону, он почти не чувствует под собой ног. Кажется, мир вокруг затаил дыхание.

Он велит себе успокоиться, моргает, силясь прогнать черные точки перед глазами. Оступается, но удерживает равновесие, начинает тереть глаза. И в это мгновение мир вспыхивает черно-белым, луна на темном небе слепит, точно фара локомотива, и под странное гудение вокруг проваливается во тьму. Вот черт, только бы не горняшка! Только не сейчас! Он заставляет себя дышать глубже, подошвы, скрипя, словно лыжи на крутом повороте, скользят по склону, тяжелая охотничья сумка бьет по ногам, скорее вниз, к ждущей на берегу лодке.

За ночь поверхность воды успела затянуться тонким ледком. Хорошо, что он взял топор. Несколько уток нарезают круги в проруби, внезапно одна, хлопая крыльями, с кряканьем взвивается вверх. Крупная головка с хохолком! Да это же красноголовый нырок!

— Ты моя красавица, — произносит он вслух и, оскальзываясь, бегом припускает по склону. Эти первые звуки и шорохи переполняют его сердце любовью. — Не стану стрелять по сидящим уткам.

Сопли в носу замерзли, он видит себя в камышах, над ним летит стая. Думает о старом Томе, который остался в лагере, накачивается бренди, пускает слюни, грезит о рассветных аэродромах Первой мировой, мечтает подстрелить гуся, умирает от туберкулеза. Подожди, старый дуралей, я тебе покажу. Пит видит свою фанерную лодчонку, доверху забитую перламутровыми грудками и красно-черными горбатыми клювами окровавленных нырков, а его девственное, новенькое ружье лежит сверху удовлетворенное.

И вот он уже рядом с лодкой, пытается проморгаться. Странно видеть свои вчерашние следы. Лодка и четыре заиндевевшие деревянные утки-приманки на месте, но за ночь вода успела замерзнуть, Сложив топор и ружье на дно, Пит толкает лодку от берега. Лед трещит и не поддается.

Черт, какой толстый! Вечером он без труда пробил дорогу веслом. Сейчас Пит проходит ярда два по льду, дергает лодку. Делает еще пару осторожных шажков и внезапно слышит Сверху шурх-шурх хлопающих крыльев. Утки летят, а он торчит на виду! Пит бросается на лед рядом с лодкой, вглядывается в слепящую белизну неба над перевалом.

Черт, это они! Летят со скоростью девяносто миль по ветру, крупная стая! Он прижимает ружье к груди, чтобы не блестело, и видит, что утки складывают крылья и черными полумесяцами пикируют вниз, бомбардировщики с перепончатыми лапами.

Заметили его! С громким кряканьем утки закладывают над камышами большой вираж и приводняются далеко впереди. Он слышит, как их тела вспарывают воду, и встает, с тоской глядя им вслед. Ничего-ничего, доберусь я до вас, вот только сдвину с места чертову лодку!

Он тащит лодку по льду, мороз щиплет лицо и шею. Лед трещит, но не поддается. Пит решает, что лучше толкать лодку перед собой, чтобы запрыгнуть в нее, как только пойдет свободно. Он разворачивает лодку, преодолевает еще два, три ярда — и внезапно целая ледяная пластина под ним накреняется и с плеском уходит вниз. Вода заливает ботинки, обжигая через три пары носков.

Но здесь мелко. Он толкает лодку, кроша лед и оступаясь. Ярд, еще ярд, еще — он не чувствует ног, теряет опору. Черт, ему не успеть, ни за что не успеть! Он приседает, обхватывает лодку руками и из последних сил толкает вперед. Нос лодки крушит лед, словно ледокол. Еще раз! Открытая вода уже близко. Еще рывок! Еще один!

Но лодка застряла намертво. Чертов лед слишком толстый! А ведь еще вчера вечером здесь была вода!

Все потому, что ветер стих, а температура — десять градусов [83] 10 градусов по Фаренгейту — примерно -12 по Цельсию. . Старый хитрюга Том знал, черт его подери! До открытой воды, до земли обетованной около тридцати ярдов, всего ничего! Он должен пробиться любым способом — надо льдом, подо льдом, сквозь лед!

Он хватает топор, оббегает лодку, с размаху бьет по ледяной корке. От льдины отлетает осколок, Пит усиливает натиск. Но лед и не думает ломаться, а головка топора все время проваливается, жах! Приходится вытаскивать ее из черных дыр. И здесь уже глубже, вода гораздо выше ботинок. Что дальше? Жах! Вытащить топор. Жах!

У него хватает ума сообразить, что промочить одежду — значит замерзнуть насмерть. Черт! Задыхаясь, он смотрит на уток. Они мирно кормятся на безопасном расстоянии, издевательски курлычут, потешаясь над ним и его потугами.

Двадцать ярдов, черт, черт, черт! Он испускает крик, полный ярости и страсти, и внезапно слышит хлопок выстрела. Да это же старый Том!

Пит запрыгивает в лодку, стягивает куртку, оба свитера, штаны и серые кальсоны. Окоченевшие пальцы борются со шнурками, но тело пышет жаром, только яички вжимаются внутрь, когда он встает в полный рост. Двадцать ярдов!

Отшвырнув мокрые ботинки и спрыгнув на лед, он размахивается топором и откалывает целый ледяной пласт. Наконец-то! Еще десять ярдов! Он молотит по льду лодкой, вверх-вниз, словно кузнечным молотом. Еще ярд! Еще один! Зубы выбивают дробь, голени, а теперь уже и бедра в крови, но он не ощущает боли, только радость, радость — пока неожиданно не проваливается под воду. Невыразимый холод, словно вертел, пронзает тело от задницы до подмышек, нос разбит в кровь ледяной коркой.

Он цепляется за лодку, подтягивается к ней. Ноги не находят дна, топора и след простыл.

А лед и не думает поддаваться.

Словно черная рука сдавила горло, он не может дышать. Лихорадочно извиваясь, перелезает через борт и, окровавленный, падает на колени, силясь раздышаться и стискивая челюсти, чтобы не стучали зубы. Первый солнечный луч покрывает тело ледяной коркой и чудовищными мурашками. Отдышавшись, он поднимает глаза на уток, до которых теперь рукой подать!

Весло. Он хватает весло, бьет по льду впереди. Весло отскакивает, лодку отбрасывает назад. Он долбит из всех сил, но лед слишком толстый, весло трещит. Хрясь! Весло сломалось, отлетевшая лопасть скользит по льду. Больше ничего нет.