Егор Радов - Змеесос [litres]

§ Хочу почувствовать Смысл, но не понять его. Хочу найти Тайну, но не раскрыть ее. Хочу приблизиться к Истине, но не узнать ее.

§ Все говорили: одно. Смысл в этом, или истина в этом, или Бог в этом. Я хочу, чтобы было и не одно, и не два, и не три, и не четыре, и не пять.

§ История человечества гениальна; может быть, это лучшее.

§ Форма есть содержание; атрибуты процесса и есть его сущность; все существует в конкретном и определенном виде.

§ Борьба прекрасна; события тоже. Вообще, на самом деле, есть очень много интересного.

……………………………………………………………………………

§…Иногда – как в каком-то откровении мистика, только совсем другая обстановка и вообще все; и я сижу с бокалом вина, глядя в ночь на блеск своей сигареты в окне; и любовь пронзает меня, и очарование наполняет меня, и миг предстает предо мной. И это мандустра.

§ Судьба – одно из главных ее проявлений. Какой восторг заключен в несчастьях; какое ощущение смысла и Бытия!

……………………………………………………………………………

§ Мандустра здесь. Сочетай приятное с приятным.

§ О, как мне слиться с ней, чтобы она абсолютно присутствовала!.. Они ищут счастья или чего-то еще, не зная, что это такое, и выставляя нереальные глупые цели. Другим же все равно. Но я ведь знаю, что каждый миг прекрасен, и прекрасен именно тем, что он есть он.

§ Все мандустриально, но я хочу, чтобы мандустра была всем.

……………………………………………………………………………

§ Я хочу быть великим философом, и мне все равно, какова будет моя философия.

§ Есть мандустра в свободе, есть мандустра в несвободе.

Я не знаю, что лучше.

§ Бога нет вне его явленности в конкретных феноменах с качествами и атрибутами; мне наиболее близок многоголовый разноцветный образ, вдруг открывшийся какому-то вопрошающему, как «истинный лик».

……………………………………………………………………………

§ И все-таки, это…

Миша Оно закрыл книгу, прекратив чтение. Кто-то родился. Миша зевнул и почувствовал скуку. Ему совсем не понравились эти изречения. Он встал, подошел к шкафу, взял маленькую зеленую книжечку и прочел: «…тем самым, используя слоговой метод при чтении, мы добиваемся интонационного выделения [д] и [э] – в сильной позиции, что позволяет определить их местоположение, как доминантное, несмотря на то, что оно таковым и выглядит с первого взгляда. Графически подобный интонационный пик можно изобразить…» Миша закрыл и эту книжку, которая, видимо, являлась каким-то комментарием к афоризму. Все это было неинтересно, и Миша, подпрыгнув три раза, вышел вон из красной комнаты.

– Вы уже?.. – изумленно спросил Артем Яковлев, сидящий у перегородки.

– Что вы мне суете!.. – раздраженно сказал Оно. – Какое-то глупое дерьмо!.. Мне надоело, я ушел.

– Вы даже не дочитали… – жалобно простонал Артем, ударив фиолетовой ручкой по своей перегородке.

– Я прочитал почти все… Мне надоело… Я хочу спать. Я не согласен. Меня это не волнует. Я хочу улететь в другой мир.

– Может быть, вы – великий? – недоверчиво спросил Яковлев, почти восхищаясь.

– Может быть, – сказал Миша.

– Тем не менее вас надо арестовать, – строго сказал Яковлев, вставая. – Никому не позволено оскорблять «Книгу книг книг». А вы ее назвали, извиняюсь, дерьмом.

– Это шутка, – смущенно ответил Миша.

– Это все равно. Мы разберемся. Протяните ваши ноги, я закую вас.

– Ну уж нет! – вскричал Миша, хватаясь за книжный шкаф. – Это у тебя не выйдет!

– Посмотрим, – угрожающе заявил Яковлев, доставая кандалы. – На самом деле это очень просто. Я сейчас стреножу тебя, как козла!

– У тебя рук не хватит, милый мой. Ты что, думаешь, раз я здесь – тебе все можно?

– Ну конечно! – рассмеялся Яковлев, приближаясь. – Теперь ты пойман, и история начнется. Ты придумал мир, и мне это нравится. Но пора прекращать этот бред и заняться чем-нибудь еще. Ты останешься здесь, с книгами, в тюрьме. Не забывайте, молодой человек, что вы оскорбили великую Коваленко!

– Ты просто издеваешься надо мной! – крикнул Миша. – Ты хочешь оставить свою миссию, а она высока! Подумай хорошо.

– Ноги, – непреклонно сказал Яковлев.

– Я имею свой мир!

– Ноги, – строго приказал Яковлев.

– Я имею свой мир!

– Ноги, – злобно проговорил Яковлев.

– Я имею свой мир! Я ухожу в тоталитарную зону.

Злоба, испуг и уважение немедленно отразились на загорелом лице Яковлева, когда он услышал эти категоричные слова, высказанные существом, стоящим перед ним в позе несгибаемого узника. Решительный облик Миши как будто излучал некое горделивое сияние, окружающее его самого бескорыстным жертвенным ореолом; и книги, бывшие здесь повсюду, словно оттеняли серьезность его взгляда и слов. Яковлев грустно смотрел на черные кандалы, которые он держал в руках перед собой, перебирая их, как четки, и думал о смелости и жизни, сочетая эти понятия в своем уме, на манер совокупляющихся бабочек.

– Неужели… – сказал он боязливо. – А как же родина, свобода, наши преимущества?

– А мне здесь все надоело, – ответил Миша. – Хочется чего-то еще. Избираю крепкую власть! Желаю стать стонущим рабом под ярмом ужасного деспотизма. Мечтаю испытать восторг истинной диктаторской демагогии вместе с радостью дебильных глаз подданной толпы. Где у вас выход к стене? Я покидаю.

– Но… ваш «колец», ваше здоровье…

– Ах, да! – воскликнул Миша, расстегивая рубашку, под которой был белый живот с почти исчезнувшими выцветшими прыщами. – Я совсем забыл… Но, видите – проходит, надо съесть другую таблетку, и все кончится.

– Нельзя! – испуганно крикнул Артем. – Вот пройдет день, тогда…

– Плевать, – сказал Миша, доставая желтую таблетку и кладя ее в рот. – Пройдет и так.

– Что вы наделали!.. – словно опечаленная мать, воскликнул Яковлев. – Ведь это очень сильно… Вы теперь больше никогда не заболеете… Теперь вы лишились этого! Вы больше не проснетесь утром в грусти и раздражении; не узрите своего стыда и позора; не станете суетиться и звонить друзьям и врачам, проклинать любовь и испытывать восторг освобождения от этой дряни… Сколько имен и слов потеряно для вас; сколько проблем, сложных ситуаций и специфических встреч минуют вас отныне; скольких женщин вы более не устыдите и не побьете; скольких мужчин вы не приобретете в качестве друзей по несчастью… Мне жаль вас, вы потеряли целый мир!

– Неужели? – растерянно проговорил Миша. – Что же вы раньше не сказали… Я проглотил – поздно.

– Тошните немедленно! – крикнул Яковлев. – Два пальца в рот!

– Да, но я тогда не вылечусь…

– Вам что важнее – сиюсекундное удовлетворение или будущее счастье?! – с пафосом спросил Артем.

– Сейчас скажу.

Миша задумался, посмотрев направо. Его пальцы шевелились во время раздумий, лоб не был сморщен.