Егор Радов - Змеесос [litres]

– Привет, – сказала Антонина, вошедшая в Центр. – Так это ты. Я нашла тебя снова.

– Что ты делаешь здесь, дочь?! – строго спросил Миша.

– Теперь я – новая Центр Центра; я пришла, чтобы сесть на стул и вершить распределение личностей и душ.

– Но почему? Почему – ты?!

– Я не знаю, – проговорила Антонина, подходя к стулу. – Просто так. Такова истина. Она здесь.

– Тогда я должен тебя убить! – воскликнул Миша, вскидывая арбалет. – Я знаю свою задачу, я должен уничтожить все это дебильное мироздание, чтобы спасти его и преобразовать в подлинный мир сущностей и смыслов!

– Но они и так есть, – сказала Антонина, с жалостью смотря на мертвую бабушку.

– Это не то! – крикнул Миша Оно. – Это не тайна! Я придумаю тайну, но нужен всеобщий конец! Все уже ясно, неужели тебе не надоел весь этот бред? Это я все придумал, но пора вернуться к истокам и секретам, пора вернуться ко мне и Иаковлеву; мы ждем ваши души, увязшие сами в себе, мы ждем вас, существа!..

– Хм, – сказала Антонина, садясь на стул. – Не надо мне ничего. Все, что тебе сейчас не нравится, – нормальная реальность, в каждой секунде которой содержится больше, чем во всех твоих творческих актах. Можешь убить меня, если хочешь. Я люблю этот предсмертный миг, это очарование, этот ужас, это предощущение гибели и настоящее видение Истины, с которой сдернуты все покрывала, все атрибуты, все феномены, вся мишура. Только миг перед смертью может быть назван подлинной жизнью. Убей меня, любимый!

– Ты опять ускользаешь от меня! – закричал Миша, топнув ногой. – Ты нарушаешь весь порядок, весь космос, всю причину! Почему тебе так нравится этот миг?!

– Потому что я имею свой мир, – ответила Антонина.

– Но ты будешь иметь все!!!

– Я имею все.

– Где же это все?! – раздраженно спросил Миша, посмотрев вокруг.

– Вот оно, – ответила Антонина, никуда не показав.

– Это – бред!!! – заорал Миша Оно, вкладывая стрелу в свой арбалет. – Все уже ясно. Я сейчас убью тебя, и ты увидишь настоящую Истину, которая не здесь.

– У тебя ничего не получится, – сказала Антонина. – Ни один творец не властен над своим творением, а тем более один из творцов. И я не хочу ни вверх, ни вниз, я, может быть, хочу вбок. Нажми на спусковой крючок, и ты увидишь мое тело, ставшее мертвым, а совсем не Великую Тайну. Впрочем, ее ты тоже можешь увидеть, но для этого не обязательно делать что-нибудь.

– Обязательно! – крикнул Миша. – Ты ничего не понимаешь. Сейчас обязательно. Я хочу, чтобы было не обязательно. Я хочу действием достичь бездействия, я хочу всего, а ты хочешь чего-то. Это все я придумал!

– Ты сейчас не хочешь ничего, – сказала Антонина.

– Неправда! Я хочу всего в целом!

– Убей меня, – попросила Антонина.

– Я убью тебя, – сказал Миша. – Мне надо убить тебя. Я должен сокрушить Центр Центра, я должен уничтожить мир. Поэтому я должен убить тебя, моя любовь, мое чудо, мой смысл, моя правда. Я помню этот миг, я помню твою ночь, я помню твой восторг и мой крик, и я чувствую все. Однажды ты была началом мира, и я был его другим началом; однажды ты была серединой бога, и я был его другой серединой; однажды ты была концом пути, и я был его другим концом. Только с тобой все эти предметы, атомы и чувства могут стать собственно ими; только ты делаешь смерть смертельной, а жизнь живительной. И если дух духовен, то ведь я должен быть мной?! Умри, моя суть, ибо я не хочу тебя; умри, мой смысл, ибо я не люблю тебя; умри, моя тайна, ибо я разгадал тебя. Я пойду вбок, но в другую сторону, а ты останешься частью Всего! Прощай, Антонина, я хочу целовать твои руки и лоб, но я пронзаю тебя своей последней стрелой!

И Оно совершил движение указательным пальцем, нажимая на спусковой крючок, и великая стрела пронзила самый центр сердца Антонины, завершив ее нынешнюю жизнь и бытие.

Ничего не произошло. В комнату вошла маленькая девочка с белым лицом и восемь вооруженных ефрейторов.

– Что это? – спросил Миша, бросая наземь арбалет.

– Это я, – сказала девочка. – Я Центр Центра. Освободите мне стул.

– А вы Миша Оно, называющийся Лао? – спросил старший из ефрейторов, подходя.

– Я не помню, – ответил Миша, жалобно смотря на мертвое тело Антонины.

– Протяните ваши ноги, – сказал ефрейтор, доставая кандалы. – Мы должны вас арестовать за совершение массовых убийств с целью уничтожения нашей реальности в принципе. Скоро вас расстреляют.

– Но я люблю, – сказал Миша.

– Протяните ваши ноги! – повторил ефрейтор.

И Оно был выведен из Центра за цепь, и солдаты не узнали его. И Шеперфилл пил кофе.

Илья Курочкин умер. Миша Оно попал в камеру, пахнущую сыростью и несвободой; может быть, для смертников, а может быть, для проведения здесь длительного времени жизни. Он сидел за столом, курил сигарету, и конкретная ночь была за его решеткой вместе с луной и собственной магией; и любые чувства и ощущения наполняли душу и дух осужденного существа, и мир существовал.

– Лао, ты есть Яковлев. Иаковлев есть не ты. Я не женщина, ты узнаешь меня? Меня звали Антонина, но теперь я Кибальчиш. Я главный бог, я лучший смысл, я единство. Выпей свою кровь, ибо это твой крест.

«Почему я должен быть с тобой? Ты имеешь прямой пробор, но мне все равно. Ты глуп; ты есть то же самое. Это правда. Я хочу ничто».

Яковлев выступил вперед из тюремной тьмы и был насмешливым, как невежественный мальчик.

– Ты вернешься, может быть. Тогда мы опять что-нибудь придумаем. Пускай они здесь делают что угодно. Им нравится миг, а нам нравится вечность. И мы можем все!

– Миг – это и есть вечность, Миша. Это говорю тебе я, Кибальчиш.

«Ты глуп!»

Оно сидел за столом и курил, и видел шорохи, тайны и все остальное. Он не хотел вставать, он не хотел ложиться. Почему это должно быть приятно? Миг перед смертью не отличается от любого мига и от вечности. Как прекрасен стол, стоящий здесь!

– Миша, ты не Лао или Лао. Вас вообще не существует. Я самый главный, меня зовут Иисус Кибальчиш. У меня прямой пробор и много истин.

Подойдя к концу или к началу, Миша Оно не обнаруживает ничего нового.

«Я не хочу этого. Я не хочу ни сюда обратно, ни туда обратно. Я не хочу посередине. Я не хочу ничего».

Яковлев ждал его. Иисус Кибальчиш ждал его.

«Всякая реальность совершенно конкретна. Всякая нереальность совершенно неконкретна. Тьфу, идите вглубь все!»

Луна светила сквозь решетку и была нежной, как ночь. Ночь не была Кибальчишем, но это все равно.

– Почему я должен думать о возвращении?! – сказал Миша Оно вслух и ударил указательным пальцем по столу. – Почему я должен не быть? Мир существует любой на выбор, но мне он не нравится, как и божественность. Нет никакой причины, а если бы она была, то ее бы не было. Я должен уйти отсюда, но я должен уйти и оттуда. Это было замечательно, спасибо. Но меня зовут иные нереальности, иные тайны и предметы. Долой мир как таковой; я есть вообще; я хочу всего.