Щепан Твардох - Эпифания викария Тшаски

В штреке замерцала лампа. Четверг заглянул в пустынь.

- Fater, to juž bydům dwje godiny. Wjela ješče? (Отче, это уже два часа. Сколько еще? – силез.).

Два часа! В темноте и тишине ксёндзу Янечку показалось, что прошло минут пятнадцать.

- Да все уже. Придите через пять минут, будет месса. А теперь, ксёндз, я прошу вас меня исповедовать.

- Я должен отца исповедовать? – воскликнул викарий. – На мне ведь огромный грех лежит!

- А какое это имеет отношение к делу? Садитесь здесь, священник, и исповедуйте.

Викарий присел рядом, и внезапно до него дошло, что от Богислава не несет неприятным запахом. Человек, который уже шестьдесят лет живет под землей, не моется – и не воняет. В штреке воняло, в самой пещере тоже чувствовался запах душной затхлости, но вот сам отшельник запаха не имел.

- Пан ксёндз помнит формулы по латыни?

Ego ti absolvo… (Исповедую тебя – лат.).

- Помню, - ответил Тшаска. И они начали.

Перед викарием открылся мир воплей в темноту, мир пугающего одиночества, которое, раз за разом, прерывается ужасными посещениями чудищ, которым, похоже, до подземного скита совсем близко. Мир страха и покрытых чешуей лап, которые из ненависти ко всему, что свято, затыкают нос и уста спящему. Мир громадной, скручивающей тоски по золотому полю пшеницы, ладони в руке отца и прикосновению колосьев, по солнцу, вызывающему, что волосы сохнут сразу же после выхода из реки. Мир страшнейших вопросов: а вдруг все это напрасно? И когда о нажал на спусковой крючок, а тело девушки вздрогнуло, из-за того, что его рванул кусок свинца. И приходят к нему все, которых он когда-то убил – это "когда-то" такое отдаленное, для ксёндза Богислав точно так же мог бы рассказывать о зверствах галльской войны – а он их боится, дрожит от испуга, что его схватят и потянут его в преисподнюю, от которой из подземелья так близко.

- Ego te absoho a peccatis tuis. In nomine Patris, et Fiili, et Spiritus Sancti, Amen (Отпускаю тебе грехи твои. Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь – лат).

Голова отшельника опирается на плечо ксёндза, божий человек всхлипывает, когда руки ксёндза очерчивают знак креста, сопровождая латинские слова. Вот могущество, зачарованное в слабость, поражение в победе, величие в малости, святость в грешности. Преступник, который кается за грехи собственные и всего мира. Камедул преисподней, закопанный в подземельях, который обрек на молчание не только собственные уши, но и глаза на вечную слепоту.

Шахтерские лампочки осветили божественную тьму. Горняки устанавливают в келье, под угольным пластом, алтарь, зажигают на нем свечи. Они же вручают ксёндзу Янечку старый служебник.

И в адской пропасти, практически касаясь подошвами рогов самого Повелителя Мух [88] Одно из прозвищ Вельзевула. , ксёндз Янечек проводит Евхаристию, по латыни, в старинном тридентском обряде из служебника отшельника, до которого еще не добралось aggiornamento [89] Аджорнаменто - (итал. aggiornamento — обновление) — термин, означающий приспосабливание к актуальным условиям; в Католической Церкви стал широко применяться во время понтификата Папы Иоанна XXIII (см. энц. Ad Petri cathedram от 29.06.1959; апост. послание Oe*****eni***** Concilium от 28.04.1962; речь на открытии 1-й сессии II Ватиканского собора). В языке Церкви времен II Ватиканского собора и после него термин А. синонимичен терминам адаптация и аккомодация. Обоснованием необходимости А. в Церкви являются изменения, происходившие в ней на протяжении истории, но не затрагивающие то, что не подлежит изменению, поскольку было установлено Богом (таинства, незыблемое устройство Церкви, в отличие от ее изменяемых структур). – Католическая Энциклопедия . Когда он в пальцах поднимает вверх кусочек облатки, украденной сумасшедшим парнем из костёла, перемолотые зерна, склеенные водой, что превращаются в самого Бога, возвращают ему веру и спокойствие.

Ксёндз Тшаска причастил отшельника и стоящих на коленях шахтеров, в подземной каверне воцарилась тишина, прерываемая лишь тихим бормотанием, исходящим из губ Богислава:

- Победишь его огнем, двумя видами пламени. Одно должно гореть при сердце твоем, спрячь там облатки, этим победишь его в себе. А второй, земной огонь, пускай сожжет то тело, которое он принял.

Ксёндз прячет освященные облатки в банку и вешает ее себе на шею. Глаза Теофила Кочика горят, ибо Теофил слышит, как черви переползают между камней и шепотом делятся между собой дьявольскими секретами. Он слышал их, когда все возвращались по черным штрекам, слышал их даже в подъемнике, несмотря на грохот проходящих через блоки тросов и цепей; их голоса, перепуганные и смущенные, утихли лишь после того, как все они выехали на поверхность.

- Они боялись, пан ксёндз, боялись Иисуса, что у ксёндза в этой вот баночке, - прошептал он викарию на ухо, когда уже они тихонько крались через шахтный двор к дыре в ограде.

Обратная дорога ксёндзу Янеку показалась еще более длинной, тем более, что начал падать свежий снег, и большой "фиат" на лысых шинах медленно катил по скользкой дороге, занося зад на каждом повороте. Он сидел на заднем сидении машины, вновь в своей вытертой сутане, со Святым Причастием, спрятанным в золотистой коробочке на груди. В руках он держал надрезанную накрест тротиловую шашку с воткнутым в нее запалом.

- Fater pedźeli, že tym moće špryngnůnć caúo fara (Отец сказал, что этим вы сможете всю плебанию поднять на воздух – силезск.), - сообщил один из горняков, вручая ему бомбу.

Светало. Когда они, в конце концов, подъехали под плебанию, припарковались на площади и вышли из машины, сделалось уже совсем видно. Этим бледным, осенне-зимним утром под домом приходского священника собралось десятка полтора людей. Не местные, закутанные в толстые слои одежды, притопывали ногами и потирали руки, выпуская из ртов клубы пара и табачного дыма. Увидав священника, все погасили сигареты, утихли и замерли в ожидании, то ли все сейчас отправятся в костёл, то ли им придется ожидать здесь, перед плебанией.

Должен ли я им объяснить? Сказать: "Люди, я лгал в доброй вере, но представил вам фальшивое свидетельство"? Ибо их я обманул вдвойне, к счастью, возможно, не разрушил их простой веры простых людей. Все с любопытством глядели на серый предмет в руках викария – кто-то из шахтеров узнал взрывчатку, они начали перешептываться, но сразу и замолкли, священнику верили.

- Идите в костёл, люди. А мне тут нужно еще кое-что сделать.

Все пошли. Две фигуры, побольше и поменьше, как-то мялись, и наконец ошеломленный ксёндз Янек узнал в них Малгожату и Аню. Журналистка отсоединилась от направляющихся в храм людей, подбежала к ксёндзу, опустилась перед ним на колени и поцеловала ему руку.

- Она здорова, пан ксёндз ее исцелил. Я порвала свое удостоверение, уже позвонила в редакцию, что уже у них не работаю. Пан ксёндз изменил мю жизнь, вернув жизнь Ане.