Эдвард Беллами - Утопия XIX века. Проекты рая [litres с оптимизированной обложкой]

Но даже и в последние годы XX столетия не все люди стоят на этой высшей ступени развития, и побудительные средства, необходимые для них, должны сообразоваться с их натурой более низшего свойства. И для них, следовательно, сильнейшее соревнование должно быть постоянным двигателем. Те, кто нуждается в этом мотиве, сами чувствуют это. Те, кто вышел из пределов его влияния, не нуждаются в нем.

– Я должен упомянуть еще, – продолжал доктор, – что у нас есть особый класс, не имеющий связи с другими, для тех, кто в духовном или физическом отношении слишком слабы для того, чтобы быть зачисленными в ряды главной армии рабочих. Это своего рода институт инвалидов, членам которого предоставляются работы более легкие, соразмерные с их силами. Все наши глухонемые, хромые, слепые и увечные, даже наши помешанные принадлежат к этому институту и носят его значок. Сильнейшие из них зачастую исполняют такую же работу, как люди вполне здоровые, слабейшие ничего не делают, но нет ни одного такого, который, будучи в состоянии что-нибудь делать, устранялся бы от работы. Даже наши помешанные в свои светлые моменты стараются делать, что могут.

– Идея инвалидного института действительно хороша, – сказал я. – Даже варвар XIX столетия должен ценить ее. Это прекрасный способ замаскировать милосердие и очень благодетельно влияет на чувства пользующихся благотворительностью.

– Милосердие! – возразил доктор Лит. – Не думаете ли вы, что мы считаем предметом благотворительности класс неспособных, о котором я сейчас упомянул?

– Да, конечно, – сказал я, – ведь они же не могут сами себя содержать.

Но тут доктор решительно напал на меня.

– Кто же на это способен? – спросил он. – В варварском состоянии общества, которое не признает совместной деятельности семьи, каждый может себя содержать, да и то только известную часть своей жизни. С подъемом цивилизации и с установлением разделения труда многосторонняя взаимная зависимость становится всеобщим правилом. Каждый, как бы ни казалась обособленной его профессия, есть член бесконечно большой корпорации производства, которая столь же велика, как нация, даже так велика, как человечество. Необходимость взаимной зависимости ведет за собой исполнение обязанностей взаимной помощи. Отсутствие этого порядка вещей в ваше время и составляло ощутительную жестокость и неразумность вашей системы.

– Все это может быть и так, – возразил я, – но это не касается тех, кто не в состоянии вообще участвовать в производительном труде.

– Как я сказал вам уже сегодня утром, – по крайней мере, мне кажется, что я сказал это, – право человека на его участие за общим столом нации основывается на том простом факте, что он человек, а не на степени здоровья и силы, какими он может обладать, – он делает, что может.

– Вы это сказали, – ответил я, – но я полагаю, что этот принцип относится только к рабочим различных способностей. Приложим ли он к тем, кто ничего не производит?

– А они разве не люди?

– Неужели и хромые, слепые, больные и увечные пользуются таким же благосостоянием, как и самые способные рабочие?

– Конечно, – ответил доктор.

– Самое представление о милосердии в таком объеме, – заметил я, – изумило бы наших самых ярых филантропов.

– Представьте себе, что у вас дома есть больной, неспособный работать брат, – возразил доктор Лит, – неужели вы давали бы ему пищу, одежду и жилище хуже, чем самому себе? Вероятнее всего, что вы оказывали бы ему предпочтение, и вам не пришло бы в голову называть это благодеянием. Неужели это слово в подобном случае не вызывало бы в вас негодования?

– Конечно, – сказал я, – но этот случай не может идти в сравнение. Без сомнения, в известном смысле все люди – братья, но общее понятие братства, помимо риторических целей, вовсе не может быть сравниваемо с братством по крови, оно не включает в себе ни одинаковых чувств, ни одинаковой связи.

– В вас говорит XIX столетие! – воскликнул доктор Лит. – Ах, мистер Вест, не подлежит никакому сомнению, что вы очень долго спали. Если бы мне нужно было дать вам в одном тезисе ключ к тайнам, поражающим человека вашего времени в нашей цивилизации, то я бы сказал, что этот ключ заключается в том факте, что солидарность народа и братство человечества, бывшие для вас лишь красивыми фразами, для нашего образа мыслей и чувств являются столь же действительной и столь же сильной связью, как и кровное родство. Но, даже оставляя в стороне это соображение, я не могу понять, почему вас удивляет то, что тем, кто не может работать, предоставляется полное право жить плодами труда тех, кто может работать. Даже в ваше время военная повинность для охраны нации, соответствующая нашей промышленной повинности, будучи обязательной для способных нести ее, не лишала права гражданства неспособных к военной службе. Последние оставались дома и охранялись теми, кто шел в бой, и никто не поднимал вопроса об их правах или не думал о них дурно только потому, что они были неспособны к военной службе. Точно так же и требование промышленной службы, предъявляемое к людям, способным работать, не может людей, неспособных к труду, лишать прав гражданства, к которым теперь относится также и продовольствие гражданина. Рабочий не потому гражданин, что он работает, а работает он потому, что он гражданин. Как вы признаете обязанностью сильного сражаться за слабого, так и теперь, когда времена сражений миновали, мы признаем обязанностью сильного работать за слабого.

Вообще, решение, оставляющее что-нибудь неразъясненным, не есть решение; точно так же и наше решение проблемы человеческого общества не было бы таковым, если бы оно не касалось хромых, больных и слепых, а бросило бы их на произвол судьбы, как зверей. Гораздо лучше предоставить самим себе сильных и здоровых, нежели этих удрученных и обремененных, о которых должно скорбеть сердце каждого, и кому же, как не им, должно быть обеспечено благосостояние душевное и телесное. Отсюда и выходит, как я уже сказал вам сегодня утром, что право каждого мужчины, каждой женщины и каждого ребенка на средства к существованию опирается на точной, широкой и простой основе того факта, что они члены одной человеческой семьи. Единственной ценностью является подобие Божие. В ком видно это подобие, с тем мы делим все, что имеем.

Я думаю, что ни одна черта в цивилизации вашего времени не кажется столько отвратительной, как ваше презрение к классам, зависевшим от вас. Даже если бы у вас не было никакого сострадания, никакого чувства братства, неужели же вы не могли видеть, что вы, не заботясь о слабых, лишали их прямого их права?

– Я не вполне согласен с вами, – сказал я. – Я признаю претензию этого класса на наше сострадание, но каким образом те, кто ничего не производит, могут требовать, как своего права, участия в плодах производительной работы?