Нил Шустерман - Грозовое Облако

— Будьте добры освободить машину.

Роуэн вышел, и публикар уехал, бросив пассажира на пустынной дороге. Все шестьдесят штрафных минут юноша прошагал по обочине в мыслях о том, есть ли в Средмерике другой столь же раздираемый на части человек, как он.

Грейсон Толливер заперся у себя в квартире, открыл окна, чтобы впустить внутрь холод, и заполз в постель под тяжелое одеяло. Так он поступал, когда был маленьким, — спасался от холода мира под теплым мягким одеялом. Уже много лет у него не возникало потребности сбежать в свою детскую зону безопасности. Но сейчас ему хотелось, чтобы внешний мир исчез хотя бы на несколько минут.

Раньше Грозовое Облако позволяло ему сидеть под одеялом минут двадцать, после чего мягко заговаривало с ним. «Грейсон, — спрашивало оно, — тебя что-то беспокоит? Хочешь поговорить об этом?» А он всегда отвечал «нет», но в конечном итоге выкладывал всё, и Облако всегда умело утешить его. Потому что знало его лучше, чем кто-либо иной.

Однако сейчас, когда его досье вычистили и заполнили преступными деяниями Рубца Мостига, может, Грозовое Облако вообще его больше не признаёт? А если и признаёт, то, возможно, как и весь остальной мир, считает его той личностью, которую описывает нынешнее досье?

Может ли статься, что собственная память Грозового Облака о нем, Грейсоне, кем-то стерта и перезаписана? А вдруг и само Облако считает его закоренелым негодником, ловящим кайф от квазиубийства? Хуже такой судьбы ничего и быть не может! Грейсон почти пожалел, что не переписали его собственную память. Облако могло бы превратить его в кого-то другого не только по имени, но и по духу. И тогда оба — и Рубец Мостиг, и Грейсон Толливер — канули бы в вечность, и он даже не помнил бы об их существовании. Не так уж и плохо. Или?..

Ладно, его судьба сейчас не имеет значения. Он сам бросится с того моста, когда доберется до него. В настоящий момент самое главное — это спасти серпов… и каким-то образом защитить Пурити.

И все же ощущение полной изоляции не уходило. Сейчас Грейсон сильнее чем когда-либо чувствовал, что он один во всем свете.

Он знал, что в его квартире есть камеры. Грозовое Облако смотрит, но не судит. Им движет великая доброта, ведь наблюдение дает ему возможность позаботиться обо всех и о каждом в этом мире. Облако видит, слышит и запоминает. Это значит, что ему известны вещи, выходящие за рамки сфабрикованного досье Рубца.

Грейсон вылез из-под одеяла и спросил у холодной пустой комнаты:

— Ты здесь? Слушаешь? Помнишь, кто я такой? Помнишь, кем я был? Помнишь, кем я собирался стать до того, как ты решило, что я «особенный»?

Он не знал даже, где стоят камеры. Грозовое Облако не вмешивается в повседневную жизнь людей, — в этом оно было непреклонно. Но камеры здесь есть, Грейсон в этом не сомневался.

— Ты все еще узнаёшь меня, Грозовое Облако?

Ответа он не дождался. Да его и быть не могло. Грозовое Облако соблюдало законы. Рубец Мостиг был негодным. Облако не могло нарушить молчание, даже если бы захотело этого.

Я вовсе не слепо к затеям негодных, я лишь храню молчание. А вот с серпами иначе. Существуют слепые зоны, которые мне приходится заполнять собственными экстраполяциями. Я не заглядываю в помещения, где проходят региональные конклавы, зато слышу разговоры серпов, выходящих оттуда. Я не могу видеть, чем они занимаются у себя дома, но по тому, как они ведут себя на публике, могу сделать обоснованные догадки. А также для меня непроницаем весь остров Твердыня.

И все же с глаз долой вовсе не означает из сердца вон . Я вижу и высокие, и грязные деяния серпов — последних сейчас, как кажется, становится все больше. И каждый раз, становясь свидетелем жестокостей, творимых испорченными серпами, я собираю где-нибудь в мире облака и проливаюсь дождем. Ибо я не могу выплакать свое горе иначе как слезами дождя.

— Грозовое Облако

Роуэн не мог найти Цитру, а это значило, что он не мог ей помочь.

Он проклинал себя за то, что не вытащил из Верховного Клинка сведения о ее местонахождении. Он поступил глупо и самонадеянно, посчитав, что сможет найти ее собственными силами. Ведь нашел же он тех серпов, которых прикончил! Но все они были лицами публичными, выставлявшими свое общественное положение напоказ. Они упивались собственной печальной известностью, существуя в самом ее центре, словно «яблочко» в мишени. Но Цитра и серп Кюри спрятались от общества, а найти серпа, ушедшего с радаров, — задача практически невозможная. И как бы ни хотел Роуэн принять участие в их спасении, сделать этого он не мог.

Поэтому он все время возвращался мыслями к тому, что был в состоянии сделать.

Роуэн всегда гордился своей выдержкой. Даже приканчивая самых презренных серпов, он умел обуздывать свой гнев и полоть без злобы и жестокости — в точности как требовала вторая заповедь. Но сейчас ему никак не удавалось подавить ярость при мысли о серпе Брамсе — та, напротив, росла и раздувалась, словно парус на ветру.

Серп Брамс по своей натуре был недалеким провинциалом. Его «яблочко» насчитывало в диаметре всего двадцать миль. Иными словами, он полол там, где жил, — в Омахе и ее окрестностях. Выслеживая подонка в первый раз, Роуэн выяснил, что все его передвижения весьма предсказуемы. Каждое утро Брамс выходил из дома в сопровождении своей гавкучей собачонки и завтракал в одной и той же кафешке. Здесь же, в кафе, он давал иммунитет семьям людей, которых выпалывал накануне. Он даже из кабинки не выходил, лишь протягивал скорбящим родственникам руку для поцелуя и тут же возвращался к своему омлету, как будто эта часть работы была лишь ненужной и досадной обязаловкой. Другого такого ленивого серпа свет не видывал. И как же его, должно быть, ломало, когда он перся через половину Средмерики, чтобы выполоть отца Роуэна!

В понедельник утром, пока Брамс вкушал завтрак, Роуэн подошел к его дому, впервые появившись в черной мантии при свете дня. Пусть его увидят и разнесут слухи во все стороны! Пусть публика наконец узнает: вот он, серп Люцифер, во плоти!

Многочисленные потайные карманы его мантии чуть не рвались под тяжестью оружия — его было гораздо больше, чем требовалось. Роуэн пока не знал, как именно прикончит этого человека. Может, он воспользуется всеми своими орудиями убийства, выводя Брамса из строя постепенно. Пусть сволочь хорошенько прочувствует приближение смерти.

Дом Брамса нельзя было спутать ни с каким другим. Это был ухоженный особняк в викторианском стиле, выкрашенный в те же цвета, что и мантия его хозяина, — персиковый с небесно-голубой отделкой. План Роуэна состоял в том, чтобы влезть в боковое окно и, дождавшись возвращения хозяина, загнать его в угол в собственном доме. Ярость юноши нарастала по мере его приближения к особняку, и когда она достигла пика, он вспомнил слова, сказанные ему когда-то Фарадеем: