Эдуард Веркин - Пепел Анны

Мы забрались на мотоцикл и подъехали к библиотеке. Анна сказала, что в библиотеку просто так не пускают, и ушла прояснять обстановку, я остался снаружи. Немного потоптался у входа, затем направился к мраморной скамейке.

Сел во что-то теплое. На скамейке оказалась целая лужа прозрачнейшей дождевой воды, нагретой солнцем. Быстро вскочить не успел, весь зад промочил, ха-ха. Впрочем, это меня ничуть не расстроило, я вернулся к зданию, притерся к теплой и шершавой стене библиотеки, оставив на ней мокрое пятно.

Показался горбун бродяжного вида. За углом библиотеки был парк, небольшой и запущенный, думаю, этот горбун оттуда, спал там под кустом, а теперь вот вышел солнышком подышать. А тут тучи.

Горбун.

Вообще-то тут все здоровые и веселые, особенно с виду. Стариков, конечно, много, старики мрачные везде, где я ни бывал, чего веселиться-то? Но тут и старики довольные, веселые, спокойные, уверенные в себе. А этот… Нездешний горбун. Сам по себе. Я думал, что он у меня что-то попросит, мелочь, или закурить, или как в библиотеку пройти, но он прошагал мимо. В сторону Хосе Марти направился.

Шагал он с перерывами, останавливаясь через некоторое количество шагов для передышки, словно выключаясь на несколько мгновений, а затем опять оживая. Горбун выбрался на середину площади и стал смотреть на башню и на птиц.

Появилась Анна. Ноги у нее красивые. Очень.

– Сегодня нельзя в библиотеку, – сказала она с разочарованием. – Делегация из Мексики.

– Мексика – это серьезно.

– Тут постоянно разные делегации, – сказала Анна. – Я в этом году хотела посмотреть на издания девятнадцатого века, но там каждый раз была экскурсия.

– Жаль, – сказал я. – Я люблю старинные книги разглядывать.

Я не знал, что дальше сказать.

– Не хочешь пообедать? – спросила Анна.

– Да, можно. Тут есть какой-нибудь ресторан поблизости?

– Поедем к нам, – предложила Анна. – У нас сегодня хороший обед. Мама Луса готовит креветки в тыкве, это очень вкусно.

Креветки в тыкве.

– А если хочешь, мы можем прокатиться на запад, там очень красиво. По центральной магистрали тридцать километров. Там есть озера.

Креветки в тыкве.

– Туда птицы прилетают, – сказала Анна. – Там есть и редкие птицы. И природа красивая.

Редкие птицы. В птицах я ничего не понимаю, для меня все они на одно лицо. Некоторые крякают, некоторые молчат. Лучшая птица – это креветка в тыкве.

– Нет, лучше после обеда, – сказал я. – После обеда можно на озера?

– Можно, – согласилась Анна. – Поедем.

Анна стала заводить мотоцикл. Она несколько раз нажала кнопку на карбюраторе, до тех пор пока не потек бензин, потом несколько раз лягнула рычаг стартера. Из выхлопной трубы выплюнулся комок сажи, хлопнуло, мотоцикл не завелся.

Анна немного покачала мотоцикл, опять покрутила карбюратор, полягала стартер. Двигатель отвечал лязгом шестеренок, но заводиться не собирался.

– Наверное, свечи закидало, – предположил я.

Я в мотоциклах и прочих двигателях не силен, обычно, если двигатель не заводится, отец говорит, что свечи закидало.

– Нет, это не свечи. Это зажигание.

– Да, точно, зажигание.

– Надо толкнуть, – сказала Анна. – Толкнем?

Я был не против толкнуть. Оглянулся. Горбун перебрался через площадь и теперь стоял перед памятником и снова смотрел.

– Вон, смотри, горбун, – я указал пальцем.

Анна обернулась. Сощурилась, стала еще симпатичнее.

– Он не горбун, – возразила Анна. – Он…

Она забыла слово, секунду вспоминала, но не вспомнила и, чтобы показать, ссутулилась.

– Сутулый, – подсказал я.

– Сутулый. Это болезнь такая, если в детстве заболеть, то потом такой на всю жизнь останешься. К нам из Канады много больных и старых приезжает. Пойдем.

Что-то этот горбун на канадца не похож. Хотя ладно, какое мне дело.

Мы стали толкать безымянный мотоцикл вдоль дороги, Анна то и дело отпускала сцепление, но мотоцикл не заводился. Эвакуаторов тут не водилось, и мы толкали его до дома Анны. Почему-то это было очень интересно, не думал, что толкание мотоцикла такое увлекательное занятие.

Мы не торопились. Толкали метров по двести, останавливались и разговаривали про разную ерунду. Романтическое путешествие с одноногим мотоциклом.

Анна спрашивала про разные вещи.

Сколько стоит проезд в метро. Был ли я на Байкале. Я отвечал про метро и про Байкал. Метро дорожает, а Байкал как Байкал, большой и прозрачный. Анна говорила, что бабушка Лусия, когда приезжает в Москву, обожает кататься на метро, а Байкал… Байкал по форме и площади похож на Кубу, такая себе Куба, но только из пресной воды. Если бы Земля стала прозрачной и можно было бы смотреть сквозь нее, то каждый бы заметил, что Байкал завис ровно над островом.

Вот как.

Постепенно улицы становились все уже, безлюднее и зеленее, катить мотоцикл сделалось легче, под уклон, так что я катил его один. Анна шагала рядом. Над головами у нас плыл Байкал. То есть под ногами. Байкал может быть и под ногами, и над головой одновременно. Интересно, на Кубе есть свой Байкал?

Я хотел спросить про кубинский Байкал, но подумал, что это глупо. И хотел спросить Анну, как это – быть графиней. Наверняка быть графиней здорово. Вроде бы все то же самое, но просыпаешься – и знаешь. Это твои предки в выпуклых кирасах пробивались через пылающий ад Теночтитлана, штурмовали блистающий Эльдорадо и до смерти упивались водой источника вечной жизни. Они низвергали империи, возносили новых богов и грузили золотом галеоны. Это они изображены на стенах и витражах церквей Нового Света, это их шлемы лежат под толстым стеклом музеев, и когда по телевизору показывают саги про пламенных конкистадоров, ты с удовольствием ищешь среди действующих лиц своего прапрадедушку. И когда ты шагаешь по всем этим раскаленным крепостям и узким улицам, ты думаешь – это мое. Эта земля моя, и с этой земли никто никогда меня не сгонит. Я здесь хозяин.

Я поглядел на Анну. Она улыбнулась. А я все испортил. Глупость. Глупость – это как… Одним словом, не хочешь в нее, а вступишь, как ни старайся. Глупость неотвратима для всех, кто ходит на двух ногах.

Я спросил, какие книги любит читать Анна.

Когда мама с любой темы сворачивает в сторону книг, это невыносимо. Нет, я держусь, но на многих неподготовленных действует деструктивно. Однажды мы ехали в Курск на поезде, в купе я, мама, ее коллега и мужик-строитель, судя по надписи на футболке. Мужик залез на вторую полку, решил поспать, а мама и подружка завели о Сологубе и динамике его творческого метода. Я дежурно отключил мозг, а мужик наверху начал страдать. Его хватило на три часа, после чего он торопливо отправился в ресторан и не вернулся. Когда мы выходили в Курске, я заметил, как нашего попутчика выносили на перрон два дорожных полицейских.