Эдуард Веркин - Пепел Анны

Рядом со мной на кресле устроился китаец лет двадцати, тощий, длинный и лохматый. Мы пробирались по Гаване, но он в окно не смотрел, уперся в свой планшет и двигал по экрану пальцем синие иероглифы. Я его спросил, что он думает по поводу фальсификации американцами лунного проекта, и указал на бледную луну над крышами. Китаец отчего-то перепугался, спрятал планшет и стал сидеть смирно.

Добравшись до набережной, китайцы дружно выгрузились на тротуар и принялись фоткаться, смеяться и восхищаться. Мой сосед выбрался на воздух, но держался поодаль от остальных и от меня и снова потихоньку полировал смартфон. Наверное, из провинции Чжоу. Мне стало скучно с китайцами, я ушел. Надо было уходить по тротуару у парапета, не вдоль домов, возле каждого подъезда мне предлагали «такси, чика, сигара», сильно надоели.

Вернулся в «Кастилью». На первом этаже было пусто, дымом пахло, сантехнический негр сидел на диване, ждал работы, полуспал. Я тоже отправился спать.

Пока я гулял, кондиционер выстудил номер до скрипа, пришлось отключить и залезть под покрывало. Сразу уснул, увидел два скучных сна, один про поезд, другой про ангину, наверное, от холода приснилось. Во всех маминых книгах герои видят сны со смыслом, но мне никогда сны со смыслом не снятся. Могу поспорить, в книге «Попутный пес» будут многочисленные сны со смыслом. Плечо замерзло, значит, зима.

Проснулся от стука. Родители. Довольные и счастливые, как восемнадцать лет назад. Спросили, чем я занимался, я рассказал: про телескоп, про китайцев, про мотоцикл сломался. Мама благосклонно покачала головой, отец одобрительно ухмыльнулся. Сказали, что идут в ресторан на пирсе и отказы не принимаются. А я и не думал.

Ходу с полкилометра по прямой.

Сегодняшний вечер в старой Гаване никак от предыдущего не отличался, разве что народу стало побольше, висели на всех приступках, завалинках, вокруг скамеек, да и просто на картонках. Болтали, смеялись. Кафе были забиты народом, посетители сидели и внутри, и снаружи. Отец снова впереди, мама рядом, взяла меня под ручку. Рассказывала про Лусию. Что она Лусию сто лет знает, очень хорошая семья, ее прапрадед подарил Симону Боливару саблю, а теперь эта сабля снова в семье Лусии, потому что Симон Боливар их родственник, между прочим. А Анна единственная Лусии внучка. Я сказал, что мне Анна очень нравится. Я сказал, что она на гитаре умеет и астрономией увлекается, смотрит на луну.

– Стоп! – сказал отец.

Мы остановились. Отец медленно посмотрел вправо и шагнул в переулок, соединяющий две параллельные улицы.

– Миша, прекрати! – потребовала мама.

Но отец был неумолим. Он достал из рюкзака пакет и теперь решительно направлялся в тень.

– Все места в ресторане займут! – попробовала еще мама.

Отец отмахнулся.

– Это бред, – сказала мама. – Мы приехали на две недели, а ты тут… Ты раньше не мог, что ли, их покормить?

Отец не слышал. Мы поплелись в переулок за ним.

Отец погрузил руку в пакет и вытащил слипшиеся полоски ветчины. Проходящий мимо кубинец виновато улыбнулся.

– Михаил, а тебе не кажется… – мать поглядела вслед кубинцу. – Что кормить ветчиной кошек здесь… Несколько…

Филологический транзистор в голове моей мамы на секунду замер в положении «0», «уродски» слишком энергично, «некомильфо» затасканно, «недопустимо» тоталитарно, но справился с нагрузкой.

– …Не очень уместно?

– Да все нормально, – отмахнулся отец. – Скоро они этой колбасой обожрутся, вот ты уж мне поверь… Я тут вчера приметил такую рыженькую… кис-кис-кис…

Отец принялся кискисать шипучее.

– По-испански верно говорить «мису-мису», – сказала мама.

– Предрассудки, – отмахнулся отец. – Какое еще «мису-мису». Кис-кис-кис!

Из-под закрытой черной двери показалась рыженькая и поспешила к отцу.

– Кушай! – умилительно сказал отец. – Кушай!

Отец бросил полоску на камни, рыженькая набросилась на ветчину. Отец одобрительно заурчал животом, словно это он есть хотел.

– Вот еще!

Отец подкинул рыженькой еще колбасы.

Великанова бы не одобрила, Великанова собачница, полагает, что кошки предали человека во время ледникового периода и предадут его вновь, по-кхмерски кошка «чма», вот правильное название.

– Я все-таки не могу понять…

Мама замолчала.

Отец вдруг замер и повернул голову. В конце улицы стоял человек-лестница с пакетом, и к этому человеку сбегались кошки.

– Конкурентос идут попятамос, – хмыкнул отец. – Так-так. Надо с ним серьезно поговорить.

– Это невыносимо, – сказала мама. – Пойдем, пусть он сам тут разбирается.

Я все думал – к чему это? Сесть в лужу близ библиотеки. На следующий день понял к чему.

Отец валялся на топчане под пальмой и спал. Я устроился рядом, зевнул. Толстый сантехнический негр помахал мне рукой, и я ему помахал, веселый негр. Сегодня он непонятно чем занимался, опять то ли строил душевую стену, то ли ломал.

Я сел на лежак. Отец проснулся.

Солнце еще хорошенько не показалось из-за пальм, так что можно было не опасаться обгораний и обмороков. Я стянул футболку и хрустнул шеей, мотнув головой влево.

– Зря хрустишь, – тут же сказал отец. – Я вот так же хрустел – и дохрустелся. Слушай, а что ты так долго спишь? Так долго спать безнравственно…

У отца протрузии шейного отдела – наследие лихой репортерской молодости, пороховых девяностых, когда отец мотался по стране с журналистскими расследованиями, экономил на техобслуживании «Лады», пренебрегал шарфом, поясом из собачьей шерсти и верил, что правда – есть. Конечно, это не смешно, но когда в моей голове совмещаются образ отца и слово «протрузии», удержаться сложно. Чтобы не выдать улыбку, зеваю.

Я зевнул.

– Ты знаешь, что рядом с нами живут японцы? – спросил отец. – Редкостная деревенщина, между прочим.

Протрузии, куда от них, я не виноват. И сразу папеньку вижу: сидит в бистро за круглым столиком, кофей кушает, глядит на город поверх ноутбука и все-все знает.

– Это называется «токийский парадокс», – сказал отец. – Новейшая техника и абсолютно селюковское сознание основной массы населения Японии – это притча во языцех…

Я зевнул от души, потянулся и хрустнул шеей в другую сторону.

Отец посмотрел на меня с завистью и неприязнью, почесал пузо. Я выше его на полторы головы, шире в спине и в плечах; нельзя зарекаться, но протрузий шейного отдела у меня, скорее всего, не случится. Да, издали вполне можно подумать, что это я его родитель. Когда мы идем куда вместе и встречаем его знакомых, он начинает немедленно рассказывать им про мое потерянное поколение. Амбалы, переростки, лоси безмозглые, раскормили идиотов себе на голову, ну и так далее, вот что делает с людьми избыток белковой пищи. А вот они в восьмидесятых…