Эдуард Веркин - Пепел Анны

– …Панцирную щуку.

Плохо, все плохо. Ведь теперь я вижу – так оно и есть, похожа. Великанова похожа на панцирную щуку.

– На панцирную щуку, – повторил отец с удовольствием.

И немедленно рассмеялся.

Панцирная щука – однозначное речное животное, совсем как сухопутная Великанова, сидит под корягой, или под ряской, или в тени камней, а как кто мимо неосторожный прошмыг – так она и цап. И глаза совершенно оловянные, с перепелиное яйцо. И на Индейца Джо.

Интересно, а на кого мама похожа? Если спросить? На Тома, наверное. Не Гек точно. Но не успел.

– Знаешь, как твой дед познакомился с твоей бабушкой? – спросил отец. – Вон, смотри, это здешний колхоз!

Отец указал пальцем вправо, но я успел увидеть только крыши и пальмы, выделяющиеся зеленью на фоне другой зелени, наверное, действительно колхоз.

– Твоя бабушка весьма вздорная особа, ну да ты знаешь. А в молодости она была в три раза вздорней. Этим дед и воспользовался.

Отец ухмыльнулся, прибавил скорость и обогнал грузовик, заполненный оранжевыми бочками.

– За бабушкой ухаживали трое, а она все никак не могла решить, с кем связать судьбу. Дед наш против тех ребят никак не катил – и бедный, и лимитчик, и позавчера дембельнулся. А те ребята все москвичи, из хороших семей, у одного «Москвич» был красный…

Отец еще прибавил скорости, дорога была не хайвэй, машину потряхивало, а про красный «Москвич» я и раньше слышал, от бабушки, бабушка как раз рассказывала мне про то, что красным «Москвичом» сразил ее как раз дедушка.

– И тогда дедушка начал действовать наверняка. Он придумал бабушке прозвище… Не скажу какое, но очень точное, надо признать. Когда бабушка его услышала, она в ярость пришла, дедушку люто возненавидела – и первый шаг был сделан. То есть дедушка обратил на себя внимание и, что немаловажно, вызвал острые чувства. А потом он эти чувства с отрицательных поменял на положительные.

– Как?

– Элементарно. Банально. Безотказно. Букет роз. Неожиданно. Вдруг. Никто не устоит. Бабушка не устояла.

И снова грузовик с оранжевыми бочками.

– Так что учись, сынок, – отец покровительственно подмигнул. – Скажешь Великанше, что панцирная щука, подаришь гладиолус – и она твоя навеки. Хотя я на твоем месте…

И снова.

Отец поморщился.

– Что? Ты бы на моем бы?

– Держался бы подальше. Эти торфяные болота не стоят приступа ни днем, ни уж тем более в темное время суток. Слушай, сынище, а почему именно Великанова?

Я пожал плечами. Великанова. Ну вот, так вышло, Великанова. Она зацепилась рукавом за дверную ручку в столовой, а я шагал сразу за ней и не успел остановиться. Рукав оторвался и остался висеть на двери, Великанова же заметила, что раньше за такие проделки меня вызвал бы на дуэль ее брат-рапирист. Но поскольку у нее брата нет, я могу еще немного помучиться.

– У тебя заниженная самооценка, – сказал отец. – Это опасно и заканчивается всегда одинаково. Юноша с заниженной самооценкой начинает дружить с Великановой, Великанова, с которой не стал бы водиться даже горбатый гном, окрыляется собственным величием, быстро становится поэтессой, потом хорошей поэтессой, потом у нее сносит чердак…

Отец объехал неглубокую выбоину.

– …И она объявляет, что всякой Ане Ахматовой потребен по крайней мере Коля Гумилев, ты же – серая ничтожная плесень, достойная в лучшем случае продавщицы Анжелы из соседнего ларька…

Отец занервничал, и дорога в соответствии с его состоянием тоже занервничала, машину затрясло. Видимо, личный негативный опыт. Зато грузовики с оранжевыми бочками закончились.

– Так что, сынище, махни на Великанову, живи безмятежно. Ах ты…

Это была колдобина чуть поглубже, правую переднюю стойку пробило, отец выругался.

– Раньше за дорогами получше следили, – сказал отец. – Кубинское руководство редко аэропортами пользовалось, для безопасности частенько взлетали с автотрасс. Боялись, что из «Стингера» самолет завалят.

– А сейчас не взлетают? – спросил я.

– Не, – поморщился отец. – Времена изменились, сейчас из «Стингера» палить – дурной тон.

Проскочили мимо разноцветного поселка с бродячими коровами. Потом еще одного с бродячими коровами. Потом небольшой городок с синими стенами, отец сказал название, но я не запомнил, запомнил здание местной администрации с синими стенами и деревянный трехэтажный театр, его построил здешний просвещенный рабовладелец в девятнадцатом веке, до сих пор стоит на добрую память об этом достойном сеньоре. И представления, кстати, дают.

– Я весь остров объездил, – сказал отец. – На всю жизнь впечатлений хватит. Жаль…

– Что жаль?

Но отец не ответил, сосредоточившись на обгоне повозки, которую тащил осел. Хозяин осла шагал рядом и иногда помогал своей скотине, подталкивая телегу плечом и лбом. Осел то и дело косил влево, и отец ругался и сбрасывал газ, а на встречку через сплошную боялся.

Я не стал переспрашивать, чего жаль, мы все-таки оставили позади осла и через минуту въехали в очередной безымянный городок с колокольней. Зелень резко закончилась, начались обветренные улицы и щербатые дома, некоторые с разноцветными фасадами, другие как есть, третьи вообще деревянные и подгнившие, ждущие своего ветра. Народ с велосипедами, но никого на велосипедах, все рядом, пешим ходом.

– Отдохнуть надо, – сказал отец. – Постоять немного. Осел меня удручает.

Отец приткнулся у обочины напротив почты, заглушил двигатель и стал разминать пальцы. По лобовому стеклу текли пыльные ручейки, мне казалось, что я слышу, как по крыше стучат капли. Мимо прошла плачущая девочка.

Отец размял пальцы, опустил стекла, закурил. Я подумал, что сейчас он скажет что-то ненужное, лишь бы сказать, но отец промолчал, смотрел через руль на улицу. Как будто снаружи все-таки был дождь, а мы стояли здесь и его пережидали, только дождя никакого не было. А мы с ним стояли и стояли, и пыль текла. Мне интересно стало, я засек время. Стояли, смотрели. Отец поверх руля, я на почту.

За десять минут на почту так никто и не заглянул, лишь по ступенькам спустилась рыжая ребристая крыса и стала хлебать пыль из впадины между последней и предпоследней.

Отец курил и стрелял окурками в синюю стену.

Чудит, сказала бы Великанова. Кризис среднего возраста. Скоро запишется в фитнес-зал, повяжет бандану с черепами и побежит покупать «Харлей», присматривайте там за ним, кабы чего не вышло.

А я отца понимал вполне. Я здесь несколько дней пробыл, а у меня такие же настроения. Наверное, это из-за острова. Когда ты на острове, то по-другому думаешь. Коротко. Потому, что на острове с длиной проблемы, даже вдоль тысячи километров не насчитаешь, что уж говорить поперек. Неделю поживешь – и мысли коротеют, и дальше чем на послезавтра не думаешь, от этого легко. Хотя не легко, а так, пустотно. Немного подумаешь, а потом раз – и неохота, и мысли словно рассыпались, и через минуту уже не вспомнишь, да и не важно. Вот и сейчас, стал я думать – почему эта крыса пьет пыль, но долго думать не смог.