Ева Левит - Бог нажимает на кнопки [litres]

– Это действительно хорошая мысль, – резюмировал президент. – Как там наш новый министр просвещения сказал? В воспитательных целях? Вот в них самых.

– Да, – поддержал министр промышленности. – Представьте себе: каждый гражданин сможет взять камень и лично поучаствовать в расправе над преступницей, которая посягнула на святое.

– Это великолепно.

– Грандиозно.

– Возвышенно!

– Морально!

– Только имейте в виду, – перекрыл хор славословий президент. – Вы тоже будете в этом участвовать. Вы все. Сначала правительство. Потом общественные лидеры. Потом рядовые граждане.

Министры замолкли ненадолго, осмысливая сказанное. А потом министр культуры задал робкий вопрос:

– А что, если преступница раскается и попросит помилования? Не потребует ли народ пересмотра дела?

– Она ничего не попросит, – сказал президент. – Мы ее наркотиками накачаем.

– Но тогда она не будет осознавать происходящее. Может, ей даже и больно не будет? – испугался бывший управляющий тюрьмами.

– А мы не о ней печемся, а о массовом сознании и о круговой поруке, – сказал министр госбезопасности, самый тихий из них и, может быть, поэтому один из самых эффективных.

– Это верно, – согласился президент. – Главное, чтобы все участвовали и понимали свою ответственность. А что уж она там себе чувствует – нам без разницы. Она нам не как чувствительная особа нужна, а как наглядный пример.

– Но все-таки хотелось бы, чтобы она кричала. В воспитательных, опять же, целях.

– Будет кричать, – заверил президент. – Она будет делать то, что нам надо.

Заседание выходило весьма плодотворным.

– Итак, проголосуем, – предложил президент. – Кто за то, чтобы подвергнуть посягавшую на жизнь Бога живого на земле и учителя нашего публичной казни через побивание камнями?

Лес рук.

– Я так и думал. Единогласно.

Родители 22-го перестали узнавать своего сына.

С ним опять приключилось какое-то сальто-мортале.

Сам ли он зашвырнул себя в некий мистический поток, который совершил с ним это превращение, или был подхвачен им по воле случая, но настроение и поведение его крайним образом изменились.

Вместо прежней вялости и потребности в диване, которые, в свою очередь, пришли на смену религиозному рвению и деятельному максимализму неофита, 22-го отличала теперь бодрость, а еще серьезность и мечтательность, на первый взгляд вроде бы противоречащие друг другу.

– Может быть, мальчик влюбился? – высказывает догадку мать.

– Это было бы неплохо, – соглашается отец. – Интересно, какая она, эта девушка?

– Мы же еще не знаем, есть ли у него девушка.

– Не знаем. Но если есть, интересно какая. Чем занимается. Как выглядит. И какой у нее номер.

– Вот нам с тобой повезло. У нас смежные номера.

– Это потому, что мы их вместе получали.

– Да. А вот ему непросто будет, нашему сыночку. Найти себе достойную пару сейчас нелегко.

– Так ты же думаешь, что он уже нашел, – напоминает отец.

– Да, да. Я так думаю.

– Почему бы прямо его не спросить?

– Ну мне как-то неудобно, – признается мать. – Может быть, ты спросишь?

– Или пусть его спросит сестра. Они всегда были близки.

– Не в последнее время.

– Ну все-таки одно поколение. Не мы, старики.

– Я поговорю с ней. А вообще я рада. Он изменился к лучшему. И я уже не боюсь, что он что-то заподозрил.

– Да и с чего бы ему подозревать? – поддерживает ее отец. – Кто ему мог сказать?

– Никто.

– Вот именно. Уж во всяком случае не один из нас.

– А больше почти никто не знает. Ну, кроме…

– Они бы не сказали. Да они с ним и не знакомы. А потом, сейчас в стране такие перемены – не до личных проблем.

– Это правда, – успокаивается мать.

– В любом случае мальчик чем-то увлечен. Это хорошо.

– Хорошо.

И они были правы. 22-й действительно увлекся.

Каждый день он отправляется в пункт сбора утиля и проводит там с Кирочкой все свободное время, помогая сортировать бутылки и болтая обо всем на свете.

– А ты номер не хочешь получить? – спрашивает он.

– А ты – отказаться? – спрашивает она.

– А если не откажусь, ты все равно будешь меня любить?

– А если получу, ты на мне женишься, на восьмимиллионной какой-нибудь?

– Я как-то не представляю тебя восьмимиллионной.

– А я тебя 22-м.

Она его, впрочем, так уже давно не называет. Для нее он вспомнил свое прежнее имя – Евгений.

Ей оно нравится как есть, без сокращений. И она вставляет его в свои реплики постоянно, будто смакует. И очень как-то серьезно у нее оно выходит, нараспев и с ударением на среднее долгое «е».

– Евгений, а ты не хотел бы жареного картофеля?

– С удовольствием.

– Евгений, а ты не почитаешь мне вслух, пока я макулатуру перевязываю?

– С удовольствием.

– Евгений, а не сходить ли нам на каток, когда зима начнется?

– С удовольствием.

– Евгений, а не сделать ли тебе татуировку?

Ее ворона ему очень нравилась, но в целом он относился к татуировкам отрицательно.

– Учитель их не одобряет, – говорит он.

– Может быть, именно поэтому ее и стоит сделать?

– Я сам не вижу в этом никакой необходимости.

– Должна тебе сказать, что хоть ты и стал зрячим, но многого до сих пор не видишь.

– А какой смысл?

– Красиво.

– Красоты недостаточно для смысла.

– Это шаг к свободе. Сейчас это немодно. Или, как ты говоришь, не одобряется. Это не может быть достаточной причиной – просто пойти против общественного мнения?

– Знаешь, я тебе объясню, что тут не так.

– Давай.

– Вот представь себе меня слепого.

Кирочка сама закрывает глаза и говорит, что представляет.

– Вот я знакомлюсь с девушкой.

С этими словами Евгений тоже закрывает глаза и приближается к Кирочке вплотную.

– Как я могу понять, какая она, эта девушка? Только дотронувшись до нее пальцами. Вот я веду ими по ее лицу.

Его пальцы мягко касаются ее лба и плывут ниже.

– Я изучаю ее черты, и в моей голове возникает образ. Я трогаю ее волосы, ее шею.

Его пальцы выполняют все то, о чем он говорит.

– Я знакомлюсь с ее плечами.

– Да, – выдыхает Кирочка.

– И вот тут, где, как я теперь – благодаря своим глазам – знаю, живет нарисованная ворона, я не чувствую ничего. Понимаешь, ничего. На ощупь она неотличима. Я ощущаю только кожу. Нежную, мягкую, гладкую кожу.

– Да, – повторяет Кирочка, так и не открывая глаз. – Ты знаешь, это очень эротично.

– Вот и получается, – продолжает Евгений, – что эта ворона не важна. Она как будто не часть тебя. Ну, для меня слепого не часть. Потому что настоящее только то, что можно понять пальцами, не глядя. Понимаешь?

– Я понимаю. А теперь открой глаза и посмотри на ворону. Правда, милая?

– Правда. Но и без нее ты была бы той, которую я знаю.