Ева Левит - Бог нажимает на кнопки [litres]

Министры леденеют.

– Согласитесь, это самый гуманный способ, – обрушивает на них президент горячую и циничную проповедь. – Мы ведь еще не знаем, как вакцина действует на сформировавшийся мозг. Нет ли у нее каких-нибудь неожиданных побочных эффектов. Так разве мы можем опробовать ее на рядовых гражданах? Мы, давшие обет служить своему народу! Нет, мы рискнем сами. И сделаем это прямо сейчас.

– Но как же? – ужасается трепещущий министр связи. – Вот так, без подготовки? Не поставив в известность семью?

– Разве служение Родине не требует ежесекундной готовности к самопожертвованию? – выражает удивление президент, причем с такой интонацией, которая обычно требует приподнятой брови. Но бровь президента при этом, как обычно, не приподнимается.

Министр здравоохранения наконец достал и раскрыл свой контейнер. Там лежали наполненные прозрачной жидкостью шприцы.

Остальные министры уже впали в панику, и воздух в зале сгустился от спонтанных испарений их тел.

Подставить свое плечо означает перестать быть собой. Таким, каким привык быть.

Не мечтать о том, о чем мечталось еще за завтраком и по пути в здание правительства. Не желать того, на что было брошено столько усилий и что уже брезжит на горизонте.

Не хотеть вообще. Или все-таки чего-то хотеть? Еды? Напитков? Женщин?

«А если больше уже никогда не встанет ни на одну красотку?» – думает кто-то.

«А у меня и так уже давно не стоит», – думает кто-то другой, не то в качестве мысленного ответа на чужой посыл, не то ради самоутешения.

«И больше не захочется пользоваться накопленными деньгами?»

«А мы новую спальню купили. Из мраморного дерева. Так что же это получается: душа уже не будет радоваться игре красок редкой древесины?»

«Хочу домой!»

«Хочу в туалет!»

«А может, отпроситься и сбежать?»

Шприцы поблескивают и кажутся неотвратимыми.

И в каждом – эликсир духовного скопчества.

А вообще: можно ли жить дальше без воли?

Или какая-то воля все-таки останется?

«Что же делать?»

«Вскочить с ногами на стол и растоптать это все?»

«Броситься в ноги, сказать, что жена на сносях. Может, пощадят?»

«А мы ведь сами, сами себя на это обрекли. Не надо было с такой легкостью отдавать на растерзание народ. Вот и аукнулось».

«А я, кажется, сейчас описаюсь. Вот позорище. Но терпеть мочи нет. Почему? Совсем недавно вообще не хотелось».

«Во поле березка стояла. Во поле кудрявая стояла. Люли-люли стояла. Некому березу заломати. Некому кудряву заломати. Люли-люли… Я, должно быть, с ума схожу».

«А если всем перемигнуться и вколоть эту дрянь президенту? Кто нас тогда потом заставит? Никто».

«Жену, жену жалко. Только зажили».

«На коврик упасть и ползком, ползком».

«Срочно подать в отставку. Объявить себя недееспособным».

И весь этот вихрь мыслей в разных головах за мгновения, за не поддающиеся вычленению доли секунд.

– А кто колоть будет? – спрашивает министр транспорта.

– Я думал сам, – говорит министр здравоохранения.

– Нет, – вмешивается президент. – У министра здравоохранения руки слегка дрожат. Поэтому колоть будет наша медсестра Диана.

По знаку президента стоящий на входе чин в гражданском распахивает дверь, и в зал входит тезка древней богини-охотницы – медсестра с белой наколкой в прическе и с подносом в руках.

На подносе склянка со спиртом, вата. И колоть ей не стрелами из божественного колчана, а медицинскими иголками.

Теперь и министр здравоохранения в панике. Он ведь пометил один шприц, предназначенный для него самого. А в этом шприце не вакцина, а физраствор.

Что же теперь делать? Его обман сейчас раскроется, и его казнят.

И он даже не думает о том, что мог ведь и не приносить сюда этот страшный яд. Мог отказаться. Или предупредить остальных. Или приготовить пустышки для всех.

Он не задает себе вопрос, почему он этого не сделал. Он думает о том, что план личного спасения провалился.

– Как быстро действует вакцина? – спрашивает министр связи.

– В течение получаса, – отвечает министр здравоохранения, с трудом ворочая языком.

Нет, это все какой-то бред. И откуда у них вообще силы задавать вопросы? Ведь все, что они сейчас собой представляют, – это только один тягучий и плотный звериный страх.

Одному из них все-таки очень хочется уколоть президента. Это было бы самым правильным поступком в сложившейся ситуации.

Но как он сможет сделать это один? Или его поддержат остальные?

Нет, не поддержат. Хотя…

Ситуация экстремальная – обычное чувство осторожности может и отступить под напором инстинкта самосохранения.

Но как дать им знать? Броситься вперед и надеяться, что они присоединятся? Крикнуть?

Он уже полон решимости, но дверь в зал снова открывается, и внутрь заходят мужчины: один, два, три… Как минимум по двое на каждого министра. И это значит, что спасения нет.

А министру здравоохранения остается надеяться на рулетку. Но если все-таки шприц с пустышкой достанется другому, то ему лично уже будет все равно, что с ним сделают после разоблачения.

В зале возникает запах спирта. Влажные использованные ватки падают на поднос одна за другой.

Почему это сделали именно с ними?

Они ведь и так всегда были послушны. Если надо было, голосовали «за».

Президент сидит молча. Нанизывает их поникшие тушки на леску своего взгляда, как бусины. Время от времени смотрит на часы.

Глядя на свой кабинет министров, он думает о том, что, вероятно, это совсем неплохо и самому получить такую же вакцину. Многие вещи станут тогда еще проще.

Он ненавидит людей, но сам устал от этой ненависти. Порой усталость так сильна, что он уже не может радоваться своей мести человечеству. Вероятно, после укола, когда желаний больше не останется, он сможет уйти на покой. По крайней мере, он должен подумать об этом.

Его мысли размерены, лицо каменное. Он смотрит на лица своих министров и понимает, что вместе с проваливающимися в прошлое секундами из них вытекает жизнь. Потому что вакцина работает.

На кого они теперь похожи, эти люди? Наверное, на усталых рабов из каменоломен, прикованных к стенам, после целой смены с тяжелыми молотками.

Или на пациентов с тяжелой формой хронической депрессии, которым все совершенно безразлично.

Или на заключенных в камере смертников в их последнюю ночь.

Или на тех, у кого только-только миновала лихорадка, но они еще слишком слабы даже для того, чтобы вытереть пот со лба и проглотить ложку бульона.

И только один из них – министр промышленности – как-то розовее и живее других. Должно быть, гад министр здравоохранения чего-то смухлевал. Или, может быть, у некоторых индивидов существует какой-то иммунитет к этой вакцине? Любопытно было бы изучить.