Ева Левит - Бог нажимает на кнопки [litres]

– Что поделать, малыш, – говорит мама. – В мире много жестокости. Но мы ведь не видим всей картины целиком. Мы не знаем предысторий человеческих поступков, а потому не можем быть объективными. Представь себе, например, что ты видишь у входа в метро нищего калеку, которому никто не подает ни монеты, ни ломтя хлеба. Ты смотришь на него и жалеешь бедолагу. И плачешь от того, что у тебя самого карманы пусты и тебе нечем ему помочь. Ты думаешь, что жизнь несправедлива. Но может быть, на самом деле все совсем не так. Может, этот нищий когда-то был жестоким человеком и по его вине умирали от голода другие люди. И теперь, у входа в метро, это просто справедливое возмездие. И то, что в кармане у тебя не оказалось монеты или хлеба – это тоже неслучайно. Монету ты только что потратил на жвачку, а хлеб недавно съел сам. Почему же они не дождались в кармане этой твоей встречи с нищим? Чтобы ты не смог оказать помощи тому, кто заслужил страдания и голод.

Мама, когда хотела, могла быть очень убедительной. Но он все равно ей не поверил. Потому что если Бог все-таки есть и Он справедлив, то почему бы и Ему Самому не поделиться своими соображениями по этому поводу? Не сказать людям: вы, мол, Меня не понимаете, так хотя бы поверьте, что Я прав.

– Но он же об этом часто говорит. По телевизору уже несколько раз говорил, – удивлялась мама.

– Вот пока он по телевизору выступает и пускает другие дела на самотек, какие-то звери и убивают невинных котов! – не сдавался мальчик.

И что оставалось делать маме? Не звонить же по телефону для доносчиков с просьбой, чтобы кто-нибудь вразумил ее сына? И не советоваться же с директрисой, у которой подход к детям напрямую зависит от их порядкового номера, а не от их талантов и свойств характера.

Кстати, мама тоже любила Грегори, особенно когда он забирался к ней на колени и грел ее серым теплым комом благодарности за ласку.

А директриса не любит котов. Она любит ровный строй детей в одинаковой школьной форме. Будь ее воля, она бы и правильные ответы на все учительские вопросы написала заранее и дала детям заучить, чтоб отвечали хором, как сейчас на молитве в рекреации.

А в десяти шагах от мальчика на этой же молитве присутствует девочка, которая недавно играла в классики и наступала ногами на верхнюю клетку со словом «Бог».

Ее тогда так наказали за это родители, которым нажаловался случайный прохожий, что с тех пор каждое утро она вкладывает в ежедневную молитву столь искренние боль и покаяние, что даже и директрисе не снились.

– Боже, прости меня! – шепчет она, сбиваясь с общего ритма и вставляя в канон собственные слова. – Прости меня и не наказывай хоть Ты. Меня уже папа побил. И мама целый день не кормила. Но Ты-то добрее и лучше их. Ты добрее и лучше всех, я знаю! Вот и не сердись. Не будешь, правда?

Хорошо, что директриса не читает по губам, а иначе она бы обязательно пристала с расспросами о девочкином грехе, что да как. А потом бы устроила собственный суд – даже страшно подумать с каким приговором.

– Но Ты ведь ей не скажешь, правда? – спрашивает она Бога. – Пусть это будет нашим с Тобой секретом. А я все искуплю. Хочешь, я даже вообще больше не буду прыгать? И в другие игры играть тоже? Хочешь, я стану серьезной и пойду на войну защищать страну вместе со взрослыми? А если я сейчас мала, то, может, в будущем у Тебя будет еще какая-нибудь война и я смогу пригодиться Тебе там? Это было бы неплохим вариантом, как Ты думаешь? В общем, давай так, договорились? А пока просто прости и знай, что я сумею Тебя отблагодарить.

Если к тому времени, как эта девочка окончит школу, у Бога еще сохранится потенция, то отблагодарить его будет совсем нетрудно. Но она пока еще о таком способе не догадывается.

Что ж. Всему свое время.

Дастин не умер и все еще работал на телевидении, шипя над своими кабелями, как заклинатель змей, и превращая пустые гулкие помещения в сказочные палаты небожителей.

– Давно не виделись, – сказала ему Кирочка, высчитывая, сколько новых морщин прибавилось у него на лбу.

– Давненько, – согласился он и опустил на пол тяжелый прожектор, которому как раз подыскивал подходящее место, когда она появилась.

Он сам устроил ей пропуск, иначе бы ее без номера и служебного удостоверения ни за что сюда не пустили. Но зачем ей вдруг понадобилось возвращаться в этот сознательно брошенный ею мир и ворошить прошлое, она ему по телефону не сказала.

Надо было бы сказать сейчас, но почему-то здесь, в еще не готовой студии, прошедшей лишь половину перевоплощения из гусеницы в бабочку телевизионного дизайна, говорить не хотелось.

Дастин ощутил ее неловкость и предложил пройти в его кабинет, больше похожий на чулан, забитый всяким хламом и бутафорией, в кучи которых были кое-как воткнуты старый стол с его ровесником компьютером и простой деревянный стул.

За кофе надо было идти в конец коридора, чтобы потом всю дорогу обратно стараться не расплескать.

Дастин предложил угостить и Кирочку, но она предпочитала кофе какао, которого здесь отродясь не водилось.

– Тогда лучше чаю, – попросила она.

И вот они уже сидят рядом: он за столом, она на каком-то бруске – с трудом найдя место для ног и с неменьшим трудом закрыв рассохшуюся дверь.

– Дядя Дастин, я вас сразу предупреждаю: речь пойдет о деле опасном. Так что лучше немедленно скажите, если не хотите слушать. А я обещаю, что пойму и не обижусь.

– Любопытно мне, – ответил на это Дастин. – Ты боишься подвергнуть опасности меня. А не думала ли ты, что, доверившись мне, ты подвергнешь опасности саму себя?

Кирочка прикусила губу.

– Ты вообще понимаешь, куда ты пришла и что здесь творится?

– Нет, я вас слишком хорошо знаю, – решительно тряхнула головой Кирочка. – Вы меня не выдадите.

Дастин горько усмехнулся и спросил, слышала ли она о знаменитой китайской пытке?

– Это когда связанного человека помещали в холодную комнату и всю ночь, а то и дольше, лили ему на лоб холодную воду по капле – медленно, с равными промежутками, – пояснил Дастин. – Ни один человек не мог выдержать этой муки и обязательно сходил с ума.

– Да, – вспомнила Кирочка. – Я что-то такое слышала. А зачем вы мне это сейчас рассказали?

– Затем, что здесь у нас творится то же самое. Каждую минуту – холодная капля на лоб. Каждую минуту – порция ненависти, лжи, зависти. Плюс замеси это все на дрожжах контроля, и ты поймешь, почему тебе нельзя доверять никому: этой пытки не выдержит ни один человек. И ни один человек после этого не останется прежним.

– Ясно. Значит, вы не хотите слушать.

– Ну я-то, может, и хочу. А вот хочешь ли ты до сих пор говорить?

– С вашего согласия – да.

– Тогда я слушаю.