Ева Левит - Бог нажимает на кнопки [litres]

Должно быть, хватит.

Остальное он выливает на свою правую кисть и на лезвие топора.

Тут уж до восьми считать не надо. Просто занести топор повыше и опустить на палец, которым на гашетку жал.

Он его не пожалеет. Он накажет. Чтобы впредь неповадно было.

Палец падает в земляную пыль.

А летчик улыбается.

Он почему-то уверен, что теперь, после совершенного им приговора, уже никто не осмелится бомбить коробочку, где его мама развешивает просохнуть чистые передники в цветочек.

Радостная музыка прервалась на каком-то сверхторжественном аккорде, заполнившем целый такт с претензией на вечность, и диктор новостей обрушил на публику сначала легкое белозубое покашливание, а потом и долгожданную сводку событий с фронта.

Наши, как всегда, атаковали и побеждали с небольшими потерями. Они, как всегда, отступали и покрывали солдатской мертвой плотью квадратные километры лесов, полей и рек.

На карте, возникшей за спиной у диктора, можно было наблюдать распределение своего и вражеского цветов: первый уже всосал в себя огромное количество недавно еще оборонявшихся населенных пунктов, второй робко высыхал, как последняя весенняя лужа, и жался к обочине цивилизации.

Ухоженное место вокруг диктора обрывалось в двух метрах от него и переходило в пейзаж, который часто используют в фильмах о последствиях ядерного взрыва. Немытые стены, заставленные арматурой и перевернутыми декорациями, кучи кабелей, затоптанный пол.

Сразу же после выпуска диктору придется пробираться через эту полосу междуцарствия, которая соединяет помпезные эфиры и рутину городских улиц. А проводником в этой мрачной зоне служит местный Харон по имени Дастин, заклинатель кабелей и фонарей.

Вот и сейчас он ждет конца новостного выпуска, чтобы ухватиться за бороду выверенного по секундам времени и направить его поток в иной угол студии, где обитают спортивные комментаторы и награжденные железными мускулами гости.

А пока он будет переключать освещение и подгонять под рост спортсменов кресла, в эфире стартует другая программа, заставка которой заставляет Дастина вздрогнуть и уставиться на один из экранов.

Это вполне себе рейтинговая программа о здоровье – та самая, которая как нельзя больше подходит для того, чтобы в нее вставить секретные кадры, о которых говорила Кирочка.

Дастин смотрит на часы и представляет такой же точно день и час, только через пару недель или, скажем, пару месяцев.

Если дать отыграть заставке, а потом сразу запустить подпольную пленку, то техперсоналу из аппаратной понадобится какое-то количество секунд, чтобы обнаружить подлог. Но если отключить их пульты…

Дастин прикидывает так и эдак – вроде все сходится. Эта идея должна выгореть, как ни крути. Только вот какие у нее будут последствия?

Никто не поверит, что проблема с кабелями возникла сама по себе, и значит, обязательно будут искать виноватого.

Он, конечно, может постараться обеспечить себе алиби. Отрубить связь дистанционно, будучи при этом у какого-нибудь надежного типа на глазах. Или устроить видимость короткого замыкания на определенном участке электроцепи.

Но… Этому ведь все равно никто не поверит. Потому что одно дело, когда такие поломки происходят во время мирной детской передачи, и совсем другое, когда они совпадают с антиправительственной диверсией.

Так что свою голову придется подставить точно – это Дастину ясно. Вопрос только в том, удастся ли выгородить остальных.

Ну допустим, подготовит кассету он самостоятельно. Положит ее в нужную коробку и на нужное место тоже сам. Естественно, в самый последний момент перед трансляцией, вместо уже проверенной режиссером кассеты, когда все обязательно на что-нибудь – он придумает на что – отвлекутся.

Те, кто пустит ее в эфир, естественно, не будут виноваты ни сном ни духом. Но поверят ли им?

Вероятно, что и поверят. Тут ведь все просто: подключат к полиграфу и выяснят, что о подвохе никто не подозревал.

Ну кроме него, естественно.

И всех оправдают.

А его казнят.

Готов ли он к такому концу?

Этот вопрос Дастин задает себе уже несколько дней, и кажется ему, что ответ положительный. Что он, да, готов расстаться с этой жизнью и даже без особых сожалений.

Да и о чем жалеть?

Обитает он уже давно совсем один.

Единственная дочь, по счастью, вышла замуж за границу.

Он и не слышал о ней ничего последние несколько лет, и, стало быть, можно надеяться, что и она не услышит о его неожиданной кончине.

А если и услышит, что ж – всем детям рано или поздно приходится оплакивать стариков.

Они, конечно, про него наговорят всяких ужасов.

Что предатель и враг.

Но ему все равно.

Кто в такое поверит, такие ему все равно безразличны. А те, кто дорог, имеют обыкновение судить о близких самостоятельно, а не с подсказкой ведущих новостей.

Да, кстати, новости-то уже давно закончились, а он еще не справился со своей работой.

«Сконцентрируйся, дружок!» – мысленно велит он самому себе.

Потому что только этого ему сейчас не хватает: быть признанным в потере профпригодности и отправиться на пенсию прямо накануне выпавшей ему на долю тайной миссии.

Очень важной миссии, кстати.

Потому что Кирочка права: наверняка в этой стране есть много людей, которые все еще мечтают о правде и только и ждут сигнала к действию.

С другой стороны (вот еще один аргумент против его самоотверженного героизма), такие люди ведь, скорее всего, не смотрят телевизор. Потому что зачем же им его включать в ожидании правды, если уже всем давно известно, что телевидение – первая инстанция, подвергнутая жесткой цензуре.

И значит, вся эта их «грандиозная» акция может оказаться совершенно бессмысленной. Покорные начальстволюбивые граждане не вникнут в суть чудовищного шоу, разыгранного мнимым Богом, а он ни за что взойдет на эшафот.

И Кирочка, и ее парень тоже погибнут зря.

Так нужно ли?

Так нужно ли?

Но когда он был еще маленьким, его мама, любительница фильмов с участием Дастина Хоффмана, любила повторять, что даже наедине с самим собой, даже запертый в малюсенькой комнате без окон, человек должен представлять себя стоящим на сцене перед полным залом и в разговоре с собственной совестью ни сфальшивить ни на йоту.

Более того, диалогов с этой самой совестью и быть не должно, потому что в амплуа порядочного человека в данном случае предусмотрены только монологи. Чтобы нечего и возразить было. Чтобы и вопросов о нравственных принципах не возникало.

Поэтому он никогда не обманывал маму. И если приготовленная ею тыквенная каша была невкусной, он так и говорил. Говорил, а потом все равно старался доесть.