Яцек Дукай - Идеальное несовершенство [litres]

Триворон одной головой глядел на Адама, второй на Анжелику, третья уставилась на огонь, пламя отражалось в черных глазах, стеклянных бусинках.

Анжелика смерила птицу взглядом, подняла голову на Замойского. И откуда эта внезапная печаль в ее глазах, печаль, усталость, претензия – как назвать эту влажную тень? Однако девушка сразу же вздернула подбородок, распрямила спину – и все пропало.

– Покажи мне, – фыркнула, – тот Пандемониум.

И сразу вернулась зависимость, и вернулся гнев. Униженный, Замойский ощутил к Анжелике совершенно детскую благодарность.

– Ну ладно! – вскочил он. – Да! Мисс Макферсон, – широким жестом указал направление.

По дороге к кратеру она ни словом не комментировала примечаемые феномены. Наверняка ведь давала себе отчет, с каким вниманием Замойский высматривает хоть какую-то ее реакцию.

И все же даже не моргнула, и Адаму припомнились ее слова о неминуемости смерти. Может, он и вправду шагает рядом с эмоциональным зомби? Потом, правда, вспомнил кое-что другое: отчаяние, с которым она ударила его ножом. Непроизвольно почесал свежую рану на предплечье.

Лишь однажды девушка слегка оживилась: когда они проходили под короткой петлей металлической конструкции, за дверями которой открывался вид на фальшивую равнину с кратером Пандемониума. Анжелика остановилась у самого порога и усмехнулась в потолок, бормоча что-то под нос.

Триптица, сидевшая на ее руке, повторила это позже ее голосом, и Замойский услыхал в том легкую насмешку:

– Роскошь стахсов.

Встав на краю кратера, она вгляделась в бушующий внизу Пандемониум и прокомментировала:

– Много. Увеличивается?

– М-м?

– Как тебе кажется?

– Знаешь… это непросто оценить.

– По окружности дыры.

Он сморщил брови.

– Думаешь, откуда эта штука черпает строительный материал и энергию? – спросила она риторически. – На пустых функциях всегда жрет больше. Подержи, – Анжелика подала Замойскому среброперого.

– Что ты задумала?

– Попробую ее форматнуть.

– Что?

– Прости. Я не должна так… – она глубоко вздохнула, задумалась на миг. – Помнишь де ля Рошу?

– Ну-у…

– Ону не человек.

– Точно, ты что-то говорила, – Замойский рефлекторно помассировал затылок. – Значит, все же случился контакт с внеземными —

– Нет-нет, – покачала она головой. – Ону не из Чужих; хотя на свадьбе ты наверняка встречал и Чужих. Это фоэбэ: постчеловеческое существо. Что не означает, будто не существует инопланетных фоэбэ, – ну, понимаешь, принцип один и тот же: сперва френ в упаковке естественной эволюции, потом фоэбэ, потом инклюзия – так уж сложилось на Кривой.

– Какой Кривой?

Анжелика замахала руками, уже устав от его невежества.

– Неважно. Я ведь говорила тебе, что мы можем делать стопроцентно верные сканы и воспроизводить сознания – так произошло, например, с тобой.

– И не напоминай, – пробормотал Замойский, сражаясь с беспокойным тривороном.

– Но представь себе и промежуточное состояние. В это время человек существует исключительно в качестве записи на Плато, как узор изменений его Полей. При помощи соответствующей оэс его можно запустить там «всухую». Процесс изменения таких данных в соответствующей средовой программе совершенно неотличим от биологической жизни. Следовательно, некоторые люди считают этот способ существования более… м-м… привлекательным. Более быстрым, более полным, дающим больше возможностей, не ограничивающим интеллектуально, убирающим недостатки предыдущего этапа. А значит, они копируют свои архивации на предварительно подготовленные Поля Плато и после смерти своего тела не впечатываются в новое. Поскольку они полностью существуют как форма изменения Плато, то тем самым подчинены тем же законам, что и все его «содержимое». Могут произвольно расширяться, разделяться, копироваться, перепрограммировать себя, форматировать, обрезать и апгрейдить, самопроектировать и специализировать. Де ля Рош, с которум ты разговаривал, тот мужчина —

– М-м?

– Настоящуё Максимилиан де ля Рош им только управлялу, это была егу локальная манифестация, ограниченная Императором и протоколом, соответствующим для Фарстона. Нановары в Цивилизации подлежат непосредственному надзору Императора: это он обладает всеми запасами наноматов, инфом, и он же одалживает их за установленную Ложей оплату, теперь уже символическую. В этом смысл Фундаментального.

Он лишь глядел на нее.

– Фундаментальный Договор! – фыркнула она фрустрировано.

Еще немного, и Анжелика ничем не будет отличаться от маленькой девочки, что таращит глазенки и топает на глупых взрослых. Пряча улыбку, Замойский опустил голову с притворным повиновением.

– Что сделалу де ля Рош? – продолжала Анжелика. – Нанялу немного инфового нановара и конфигурировалу его у ворот Фарстона в свою манифестацию; не исключено, что одновременно в других частях Цивилизации, в других Портах, удерживалу несколько десятков других манифестаций, фоэбэ всегда действуют в состоянии мультитаскинга. После свадьбы разорвалу соединение с нановаром, программа NSCC была отменена и наноматы вернулись под управление Императора. Многие из гостей присутствовали на свадьбе именно таким образом. Также и стахсы высших Традиций, которые не хотели или не могли прибыть туда лично из отдаленных Портов. Также и Чужие – я видела там пару послов. Также и инклюзии и семинклюзии. Также и сам Император. Да, черт побери, то покушение на Джудаса, то, первое, его тоже провели с помощью нановарной манифестации!

– Какое покушение?

– Я не рассказывала тебе? Расскажу. Потом. Это, – указала она пальцем на дно кратера, – это нановар, отрезанный от образца. Его не организует никакая программа, он не соединен с Плато. Полагаю, что он оказался отрезан во время катастрофы.

– Но ты говорила, что Император —

– Я не говорила, что это нано – Императора.

– Но ты говорила, что в Цивилизации —

– Я не говорила, что это нано – Цивилизации.

Не говоря больше ни слова, без предупредительного жеста, повернувшись кругом, она начала спускаться на дно, в объятия Пандемониума. Мокрые волосы лоснились почти фиолетово, спадая на плечи и спину. Не оглядывалась.

Замойский заглянул в шесть буркал прижатой к груди птицы. Наноматическая манифестация. Но при том ощущал под пальцами тепло его тела, чувствовал рукою дыхание зверика и удары его сердца.

Даже не знал, что обо всем этом думать.

Триворон всматривался в него с клиническим интересом, серебряные головки склонялись из стороны в сторону, Замойский оказался заперт в голографическом взгляде твари, словно в клетке. Сплюнув, сунул триворона подмышку.

Птица забила крыльями и закричала: