Меган ДеВос - Анархия [litres]

Не исключено, что кто-то в Блэкуинге вдруг узнает: у командира Грейстоуна пропала дочь. Тут не надо быть семи пядей во лбу. Даже скудных сведений хватит, чтобы сделать вывод: Грейс и является этой «потеряшкой».

Все начиналось с меня. Появление Грейс в Блэкуинге усугубило опасную ситуацию. Случись что с кем-то из наших – виноват буду я.

Одних этих мыслей хватало, чтобы держать себя в умственном и физическом напряжении, какое я испытывал сейчас. Но сильнее и больнее по мне ударило не родство Грейс и Селта, а то, что она мне соврала. Рана, нанесенная ее враньем, оказалась непозволительно глубокой. Меня можно было упрекнуть в излишней драматизации, однако… Сама возможность кому-то доверять так редко встречается в нашем мире. Я и не осознавал всю степень моего доверия к Грейс, пока оно не исчезло. Теперь я презирал ее за разрушенное доверие и ненавидел себя за это презрение.

Мысли не отпускали меня, заставляя ходить по кругу. Я пытался успокоить разум, когда вдруг услышал шелест спального мешка Грейс. Может, она решила лечь вместе со мной? Вскоре шелест стих. Я испытал смешанное чувство облегчения и разочарования. Грейс и не думала укладываться рядом.

– Прости меня, – прошептала она.

В ее голосе улавливались грусть и раскаяние. Слова повисли между нами в воздухе, ожидая, когда я приму их или смахну на брезентовый пол палатки. Я сделал глубокий вдох, стараясь вдохнуть и ее слова. Я умолял себя принять их, но не мог.

Потом. Не сейчас.

Молчание затягивалось. Время для принятия ее слов истекло, и они опустились на пол. Тихий вздох подсказывал: Грейс поняла, что я не отвечу. Я чувствовал слова у себя на губах. Язык силился удержать их, пока я вел внутренний спор.

«Все нормально, Медведица».

Я хотел это сказать.

Я хотел это почувствовать.

Я хотел выпустить слова в пространство и забыть нашу стычку, однако не мог. Молчание продолжалось. Оно гасило извинение Грейс, уничтожая шансы вынырнуть из-под невидимого груза, придавливающего нас все сильнее.

Солнечный свет и пение птиц медленно вытаскивали меня из успокоительных глубин сна. Он казался единственным местом, где можно отдохнуть и временно спрятаться от тягостной реальности. К имевшимся тяготам со вчерашнего вечера добавились новые, вызванные неожиданными сведениями о семье Грейс и осознанием последствий этого.

Всю ночь я провел в той же позе, в какой лег: на боку, лицом к брезентовой стенке палатки. Я спал со скрещенными на груди руками, ссутулив плечи. Не представляю, как мне удалось провести так несколько часов, зато тело представляло это очень хорошо, поскольку одеревенело.

Глаза я пока не открывал, отгораживаясь от назойливого света и слушая птичьи трели, которые доносились с окрестных деревьев. Тихо шелестели листья (они всегда шелестят в здешних местах). Тихо шуршал ветер, ударяя в стенки.

И вдруг я понял, что не слышу звука, успевшего стать для меня привычным. Звука дыхания. Глаза мгновенно открылись. Я слышал лишь свое, а это означало, что в палатке я один.

Я сел. Тело запротестовало: слишком быстро. Но я уже повернул туловище. И тут сердце у меня ушло в пятки. Я увидел пустой спальный мешок, слегка измятый посередине, однако явно пустой.

Ничего удивительного.

Она исчезла.

Закрывая лицо ладонями, я сделала глубокий вдох, и в щели между пальцами хлынули лучики яркого света. В животе ощущался узел величиной с обеденную тарелку. От всех моих мыслей он ворочался туда-сюда, пока не застыл. Наклонившись вперед и упираясь локтями в колени, я прятала голову в ладонях в жалкой попытке отгородиться от мира.

Кожу обдувал прохладный ветерок. Утро выдалось холодным, не то что изнуряющая вчерашняя жара. Такая температура меня вполне устраивала, поскольку совпадала с моим внутренним состоянием.

Никогда еще словесная перепалка не задевала меня столь глубоко. Обычно я испытывала только гнев, который быстро рассеивался после нескольких выстрелов по целям или упражнений с хорошей нагрузкой. Вчерашнее сражение было совершенно иным. Я до сих пор чувствовала себя куском дерьма. Мои эмоции прошли полный круг. Гнев, печаль, сожаление, душевная боль, сострадание – словом, все. Они пронеслись по мне, как смерч по полю, затронув каждый уголок.

Я не могла находиться в одной палатке с ним. Мои слова, на которые он не ответил, и сейчас преследовали меня вместе со всем, что было сказано нами вчера. Меня душил вихрь эмоций. Я проходила основательную проверку на прочность. Я понимала: надо уйти, отдалиться и сделать попытку привести в порядок мысли. Вблизи Хейдена с его каменным молчанием такое было невозможно.

Я понимала обоснованность его злости, беспокойства и прочих мрачных эмоций. Если мною двигал инстинкт самосохранения, Хейден думал не о себе. Признавал он или нет, на первом месте у него всегда стояла безопасность обитателей лагеря. Я понимала его гнев и была не вправе возмущаться.

Селт – мой отец, и этого уже не изменишь, но факт моего близкого родства с командиром вражеского лагеря ставил под угрозу Хейдена, его лагерь и всех, кто там находился. Грейстоунские налетчики только чудом не обнаружили меня в Блэкуинге. Брат промчался в каком-то футе от меня. Даже если он и верил, что я погибла, он бы мгновенно меня узнал. Блэкуинг не был застрахован от новых налетов грейстоунцев, и обыкновенная логика подсказывала: однажды кто-то из них меня увидит.

Я ничуть не сомневалась: узнай отец, где я, он бы не остановился ни перед чем, только бы меня вернуть. Это был бы настоящий ад для Блэкуинга и всех, о ком заботился Хейден. У меня язык не поворачивался назвать опасения Хейдена пустыми.

В опасности оказывались не только солагерники Хейдена, но и я сама. Кто-то из Блэкуинга мог совершить налет на Грейстоун, случайно подслушать разговоры местных и узнать, что на прошлой неделе у командира Селта пропала дочь. В Блэкуинге все знали, откуда я. Простенькая задачка, с которой справится любой. И ответ на нее: я и есть дочь Селта. Хейден не врал, говоря, что в его лагере найдутся желающие воспользоваться этим обстоятельством. Ради стремления быть на шаг впереди врага меня могут подвергнуть пыткам или мерзкому обращению.

Честно говоря, вторая опасность меня не очень волновала. Я и так вела себя вполне эгоистично. Наверное, я заслуживала, чтобы в Блэкуинге узнали, кто у меня отец. Уж лучше пострадаю я, чем подопечные Хейдена.

Но с одним пунктом в рассуждениях Хейдена я никак не могла согласиться. Он боялся, что в случае моего возвращения домой я создам угрозу для его лагеря. Насчет такой возможности я сильно сомневалась, но даже если бы это вдруг случилось, у меня бы и мысли не возникло выдать сведения о Блэкуинге. При всем моем внутреннем сопротивлении эти люди стали мне небезразличны. Я бы не посмела обречь их на гибель, чтобы ублажить кое-кого из отцовского окружения, мечтавшего уничтожить Блэкуинг. Я не хотела крови.