Юлий Буркин - Цветы на нашем пепле

Лабастьер Первый встал с водительского кресла, снял с головы обруч мнемодатчиков управления и сделал шаг навстречу семенящей к нему Дипт-Шаим. И был он именно таков, каким представляла его себе Наан: сосредоточенно-величественен и красив неземной, божественной красой. Как и у любого маака, на его крыльях не было ни единого белого пятнышка, но если у любого другого маака махаону это казалось уродством, Лабастьера Первого это делало еще очаровательнее.

Он неторопливо прошел вдоль шеренги воспитанниц, оглядывая Невест и выслушивая их короткие представления: «Дипт-Эйден из семьи Моз. Я училась любить тебя всю свою жизнь, о господин мой, и я была способной…», «Я – Дипт-Лаали, дочь семейства Руан. Посмотри на меня. Все говорят, что я красива, и я стала такой только для тебя…» Согласно качая головой и бросая на соискательниц скучающие взгляды, Лабастьер Первый, не останавливаясь, двигался вдоль шеренги.

Он был еще метрах в четырех от Наан, когда та почувствовала, что от страха у нее подкашиваются коленки, и она сейчас-сейчас потеряет сознание. «… Я твоя. Если ты хочешь узнать достойную тебя нежность, о господин, узнай меня…», – повторяла она про себя приготовленную фразу… Но от повторения та напрочь потеряла смысл, и Наан стало казаться, что сейчас она выпалит не имеющий значения набор звуков, вызвав злорадный смех подруг и недовольство императора.

И вот он поравнялся с Наан. Она смотрела на него молча, не в силах заставить себя произнести ни единого слова. Он продолжал выжидательно смотреть на нее, и лицо его при этом тронула легкая насмешливая улыбка. Лицо же Дипт-Шаим, стоявшей за его спиной, выражало крайнюю степень недовольства растерянностью воспитанницы: глаза превратились в щелочки, рот поджат…

И тут в один единственный миг все перевернулось в душе Наан. Но по инерции она начала:

– Я – Дипт-Наан из семьи Мари…

– Из семьи Мари… – зачем-то повторила за ней Дипт-Шаим многозначительно.

– Я твоя… я… – Наан остановилась, нервно кашлянула, а затем вполголоса, ровно, произнесла то, что отчетливо осознала лишь только что: – Я ненавижу тебя.

Невесты пораженно ахнули. Дипт-Шаим испуганно прикрыла рот рукой. Левая бровь императора поползла вверх. Во взгляде его теперь читалось недоумение и в то же время какое-то неожиданное озорство.

– За что же? – спросил он.

– За то… За то, что ты заставляешь всех этих девушек униженно просить тебя взять их в жены, а затем выбираешь лишь одну, оставив остальных несчастными и опозоренными…

– Господин мой, – торопливо вмешалась Дипт-Шаим, – позволь мне увести глупую девчонку прочь и наказать ее так, как она того заслуживает… – То ли настоятельница все же любила своих воспитанниц, то ли сама боялась наказания за сумасбродство одной из них. – Не сердись на нее, она не в себе, она переволновалась и, по-видимому, нездорова…

Но император остановил ее взмахом ладони и спокойно поинтересовался у Наан:

– За что-то еще?

– За то, что заставляешь нас быть твоими невестами, не спросив, хотим ли этого мы… За то, что ты так красив, отчего отвергнутые тобой Невесты будут несчастны вдвойне… – Наан осеклась и опустила глаза в ожидании неминуемой кары.

Голос императора был все так же спокоен:

– Я никогда не считал себя красавцем. Просто тебе с твоего первого дня показывали мои портреты и научили так думать. И не я придумал это. Ты сказала, что я «заставляю» вас быть моими невестами. Но ведь и это не так. Глупый обычай ввел не я, его изобрели вы сами – мои подданные. Я лишь принял его, как дар.

«Он оправдывается?!» – поразилась Наан и уже без прежнего пыла пробормотала:

– Ты мог бы отказаться.

– Я не стал обижать вас своим отказом. К тому же, ты ведь и сама прекрасно знаешь, что после четырех лет послушничества Невесты уходят в мир и становятся женами простых смертных.

– Да? – насмешливо спросила Наан и вновь подняла глаза. – И ты впрямь думаешь, что хоть одна из них может быть счастлива после того, как ее отверг Внук Бога? А каково самцу брать в жены девушку, имя которой и без того произносится с приставкой «Дипт»?

– Я не думал об этом…

– Да?! – повторила она, приходя в какое-то бесшабашное веселье. – А нас учили, что ты знаешь все на свете! Да ты, наверное, не смог бы даже сам лишить самку девственности, иначе зачем мы прошли унизительную процедуру искусственной дефлорации?!

Эти слова были столь кощунственны, что Мать-настоятельница просто оцепенела, и глаза ее наполнились ужасом. Самое удивительное, что и сама Наан еще вчера считала произведенную с ней и ее однокашницами в День совершеннолетия операцию вовсе не унизительной, а напротив – почетной.

Лабастьер Первый немного помолчал, словно переваривая услышанное. Затем произнес, обращаясь к Дипт-Шаим:

– Я беру эту.

У Наан перехватило дыхание. Настоятельница же воскликнула почти возмущенно:

– Но вы не познакомились еще и с десятой частью из них!

– Эту, – твердо повторил тот.

Если бы Наан сказали раньше, что избранницей станет она, она посчитала бы себя счастливейшей из самок. Но после той выходки, которую она только что совершила… Унижение – вот единственное чувство, которое она испытала. А она-то на миг посчитала, что император беседует с ней, как с равной! Но он тут же указал ей на ее место и продемонстрировал свою власть…

– Но ведь она дочь… – вмешалась было настоятельница вновь, но осеклась, не договорив, и Наан не поняла, что та пыталась сказать. Но ей было и не до размышлений.

– Я понял, – ответил Лабастьер Первый настоятельнице и протянул руку Наан.

– Нет, – сказала та и не подала ему своей руки.

Лабастьер расхохотался. Никогда и никто еще не слышал его смеха. Наан, во всяком случае, нигде ничего не встречала об этом. Его смех был неожиданно чистым, без тени сарказма, угрозы или показного превосходства.

– Да, – сказал он, успокоившись. – Да. – И обернулся к стражникам: – Проводите ее в антиграв.

Она не сопротивлялась. Это было бесполезно, и значило бы упорствовать в своей глупости. В конце концов, она и сама не понимала, что с ней произошло. Где-то в глубине души она, наверное, все-таки гордилась тем, что император выбрал ее, и взгляды, которыми провожали ее подруги, подтверждали, что эта гордость оправданна.

– А теперь послушай меня, – сказал он, когда аппарат с тихим свистом взмыл в бирюзовое поднебесье и остановился, поджидая эскорт ураний, которые не могли лететь так быстро. – Давным-давно, а ты ведь знаешь, что я живу уже более трехсот лет, моя мать – Ливьен из племени Сигенонов – рассказала мне о том, как стала женой моего отца…

– Почему ты не наказал меня, а наградил своим выбором? – перебила Наан.