Юлий Буркин - Цветы на нашем пепле

Запах действительно был отнюдь не свежим.

Глаза Наан перестроились на ночной режим, но смотреть тут было не на что, кроме шероховатой поверхности из ракушечника прямо перед носом. И отдышаться она уже успела.

– Я не устала, – сообщила она.

– Что ж. Прекрасно. Тогда – вперед.

И они поползли дальше.

…Ход резко пошел под уклон, а ракушечник сменился гладкой скользкой керамикой. На верхней плоскости хода имелись скобы, держась за которые можно было медленно сползать вниз. Но Лайвар скомандовал:

– Отпускайся и катись. Не бойся. Падение будет мягким.

Вперед ногами, сперва медленно, а затем все быстрее и быстрее Наан заскользила вниз. У нее перехватило дыхание, и что-то словно оборвалось внутри. Мысленный взор ярко нарисовал ей жуткую картину: внизу, по окончании этого тонеля, она со всего разгона нанизывается на гладко отполированный деревянный кол…

Но это был бы слишком изощренный способ убийства. Она взяла себя в руки и закрыла глаза; если бы Лайвар хотел убить ее, он бы давно уже сделал это. И намного проще.

Скольжение было долгим, но вскоре Наан, а за ней и Лайвар, вывалились из отверстия в потолке довольно просторной, но низкой комнаты. Наан инстинктивно расправила крылья, но не успела и почувствовать сопротивления воздуха, как уже оказалась прямо на флуоновом гамаке, растянутом посередине помещения.

Она села и огляделась. Слабый свет проникал сюда через узкие вертикальные щели в одной из стен, освещая серое известковое покрытие остальных.

Лайвар, уже сидящий напротив, поймал ее взгляд.

– Это древнее здание раньше служило цитаделью счетчиков, – объяснил он. – Когда-то тут трудился и наш отец… На этот тайник я наткнулся лет десять назад. Вся воздушная цепь централизована, и только эта ветка зачем-то сделана обособленно. И кто-то задолго до меня замаскировал отдушину…

– Это помещение с самого начала было тайным? – догадалась Наан.

– Скорее всего. Я думаю, оно – дело рук бессрочников. Только они в те времена были самостоятельны и способны на интриги. – Он устало, с явным удовольствием, потянулся. – Тут тебе нечего бояться. Тебя не найдут. Сейчас я вернусь в информаторий и на несколько дней забуду о тебе. Думаю, меня будут допрашивать, но я не видел тебя.

Наан хотела спросить, чем ей тут заниматься, но Лайвар опередил ее вопрос:

– Я давно готовился к этой встрече, сестричка. Там, в углу, ты найдешь мнемопроектор. Пользоваться умеешь?

Наан даже слегка обиделась:

– Да уж наверно… В Храме дают довольно обширное образование. Или ты думаешь, раз я воспитывалась в провинции…

Лайвар усмехнулся и перебил ее:

– Ну, кое-чего вам уж точно не договаривали. Этот-то пробел в своих знаниях ты здесь и восполнишь… Впрочем, раз ты сбежала, значит, ты не столь тупоголова, как остальные, и кое-что уже понимаешь. Сообразительность – черта у нас фамильная… От папы… Рядовые бабочки не имеют доступа к приготовленной для тебя информации, я скомпоновал эти мнемоносители тайно. Надеюсь, к тому дню, когда я вернусь сюда, ты откроешь для себя много нового.

– Я хотела бы умыться, – сменила тему Наан на более насущную. – Я вся пропиталась потом.

– Самки всегда радуют меня своей практичностью, – кивнул Лайвар. – Но я предусмотрел это. Сосуд с водой – возле проектора. Ладно. Не скучай. И не бойся: рано или поздно я появлюсь.

Он поднялся, вытянул вверх свои крючья, и, зацепившись за нижнюю скобу, полез обратно в тонель.

Оставшись наедине, Наан откинулась на спину и немного полежала на крыльях, прикрыв глаза и чувствуя удовольствие от того, как усталость мало-помалу покидает мышцы. В голову полезли воспоминания сегодняшней ночи, и желание умыться усилилось.

Она спустилась на пол и нашла мнемопроектор. Это была обычная учебная модель. Наличие возле прибора мягкого коврика слегка умилило ее. «Таракан»-Лайвар проявляет о младшей сестре трогательную заботу. Как он и обещал, тут же стоял и объемистый кувшин с водой. Сосуд был старинный, серебряный, с вычеканенным знаком Хелоу на боку. Возможно, когда-то он принадлежал главному счетчику Мари. Наан знала, что серебро сохраняет воду свежей сколь угодно долго, и вновь предусмотрительность брата отозвалось в ее душе благодарностью.

Она сбросила одежду и, отойдя с кувшином к противоположному углу, расправив крылья, с удовольствием смыла со своего тела грязь, пот и память о прикосновениях Дент-Харрула. Она попыталась понять, изменилось ли в ней что-то этой ночью. И с удовлетворением пришла к выводу, что не изменилось ничего. Она не ощутила в себе ни отвращения к физической любви, ни особого желания ее повторения.

Обсыхая, она вернулась к прибору и присела возле.

Цилиндрических мнемоносителей было два.

Внезапно ощущение покоя сменилось страхом. Наан подумалось вдруг, что, возможно, ей всю жизнь теперь придется скрываться от гнева императора, и все ее дальнейшие годы будут протекать в подобных невзрачных потайных уголках, где единственной радостью будет возможность умыться…

Одно неприятное чувство выволокло на свет из закоулков ее души и другое, не менее тягостное. Мысль о Лабастьере отразилась беспричинным, но пронзительным чувством вины.

Наан поняла, что ее психика переполнена впечатлениями. Ей стало зябко, и она накинула на плечи блузу. А затем, не столько из любопытства, сколько для того, чтобы хоть как-то отвлечься от неясных, но горестных раздумий, нацепила обруч мнемодатчика на голову и сунула один из носителей в приемное отверстие аппарата.

С мягким жужжанием цилиндр втянулся внутрь. Наан привычно закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на чужих мысленных образах. Но они ускользали, словно мимолетное цветное сновидение, содержание которого невозможно восстановить уже через миг после пробуждения; они протекали мимо нее потоком чужих грез, слишком посторонних и непривычных; они тянулись пучками тончайших невесомых нитей… Но Наан, пользуясь навыками, полученными в информатории Храма, продолжала «нащупывать» эти нити, продолжала попытки двигаться вместе с ними…

Наконец ей удалось это, и она поплыла по течению.

…Оглянулась по сторонам. Точнее, оглянулся тот, чьими глазами она сейчас смотрела, тот, с чьего сознания была снята когда-то эта мнемозапись.

Она сидела на толстой ветке перед дуплом, свесив ноги вниз. Ее окружал древний сумрачный лес. Ноздри щекотали сладкие запахи прелости и древесной смолы, никогда раньше ею не ощущаемые. Природа вокруг была дикой и девственной, нигде не было заметно никаких следов бабочек. Ветерок ласкал ее волосы, и чувство покоя охватило ее.

Мнемокопирование производится обыкновенно в одном из двух форматов. В первом запись позволяет пользователю лишь видеть, слышать и ощущать то, что когда-то видела, слышала и ощущала бабочка-мнемодонор. Запись, произведенная во втором, усложненном, формате, включает в себя не только ощущения, но и память, мысли, образы подсознания; работая с мнемоносителем этого формата, пользователь как бы живет жизнью бабочки-донора, на время теряя собственную личность.