Денис Калдаев - Семь миллионов сапфиров [litres]

Все случилось очень быстро. Через неделю в Фарфаллу нагрянули правительственные войска, арестовали тех, кто не успел уйти в бега, и огнеметами подожгли дома. Неужели они признали «социально опасным» этот тихий, миролюбивый городок? Над Фарфаллой взвился огненный смерч, пожирая белоснежные и незабудковые лачуги, а выжившие ринулись в тайгу и десятками тонули в горной речке, спасаясь от жестокости. Как спичка, вспыхнула летняя кухня с рисунками и фотографиями Ионы: она осталась жить лишь на полотнах моей памяти.

Я просто вышел навстречу судьбе, когда увидел, как заковывают в наручники Оскара. Он был поразительно спокоен, хоть с его губ на песок капала кровь. Скоро я потерял его из виду. Военные не тронули лишь старика Амаду. Он стоял в полном безмолвии у своей догорающей хижины, когда вокруг него, точно ураганный ветер, сновали солдаты. Я вел себя покорно, а потому сразу предъявил паспорт, в котором значился класс «А». Ничто меня больше не держало. Ничто.

Нас, около двух сотен человек, везли в поезде в крытых вагонах. Кричали женщины, ни на секунду не умолкая, плакали дети, и в этой дикой неразберихе ползли слухи, что по распоряжению Люциуса агнцев не только арестовывали, но и делали особую метку – специальным лазером выжигали радужку глаз.

Несчастный оставался зрячим, но его глаза становились дьявольски черными и напоминали сплошной зрачок. Теперь, даже после побега из поселения, человеку невозможно было бы скрыться среди других классов, а тем более жить нормальной жизнью. Еще сложнее – бежать с острова. Все это походило на безусловный маразм, но мне по-прежнему было глубоко наплевать, ибо на моем счету оставалось всего пять дней.

Нас отвезли в тюрьму Альтаир, что недалеко от Самшира. Меня проводили в камеру с огромным гориллоподобным верзилой, который лишь безотрывно смотрел в зарешеченное окно и молчал. Было душно, с потолка срывался конденсат и с угнетающей периодичностью разбивался о бетонный пол. Серые стены, исцарапанные непристойными выражениями, внушали отвращение, как и чадные испарения, тянувшиеся от нечистот в дальнем углу.

Я лежал на втором ярусе нар, подложив правую руку под голову, и следил за растущими каплями на потолке. Я боялся думать об Ионе, потому что будить память о ней представлялось мне священнодействием, и было бы тяжким грехом вспоминать ее здесь и сейчас, в грязной вонючей камере. Это было бы совершенно немыслимо. Я насчитал ровно тридцать семь видов смерти и возжелал уйти во сне, как Дориан, чтобы утром меня обнаружили словно спящим, с лицом, полным мирного вселенского блаженства.

Вдруг верзила завыл, гулко, протяжно, схватился за голову и стал раскачиваться на табуретке. «Мама… мама… я потерял маму…» – и начал молотить кулаком стену, отчего моментально его раскровил. Должен сказать, я никогда не видел его раньше, вероятно, он совсем недавно приехал в Фарфаллу, за пару дней до ареста.

Он вел себя точно запуганный ребенок. В камеру ворвались охранники, быстро угомонили его и сказали, что нам невероятно повезло и процедуру «метки» проведут только завтра, так как их чертов аппарат «накрылся медным тазом» после того, как с утра, пытаясь перевыполнить план, выжгли глаза почти трем тысячам агнцев. Весь оставшийся день сосед молча лежал на своем матрасе, свернувшись в позу огромного эмбриона. Он дрожал всем телом, как щенок на сильном морозе, и хлюпал носом. Я пытался с ним заговорить, но он не реагировал.

На следующее утро нас по очереди отвели ко врачу, похожему на тучного пингвина, и он, не мешкая, провел процедуру. Меня привязали ремнями к какому-то устройству, похожему на школьный микроскоп, окуляры которого крепко прильнули к глазам. Мне приказали смотреть в центр картинки, на маленькую белую яхту, и меньше чем через минуту мои радужки стали черны как эбеновое дерево. Это было совсем не больно, но в воздухе нестерпимо запахло жженым волосом, отчего у меня случился приступ рвоты.

Полдня я проспал, и мне снился кошмар. Опять мои скрытые страхи, мои обманутые надежды не давали мне покоя: сон точно даровал мне шанс все исправить, спасти Иону. Он был таков: будто я иду по лесу, огибаю огромные сосны и ищу ее. «Ио!» – пытаюсь кричать, но словно онемел, и речь моя безмолвна. Давно уже сбился с тропы, иду напролом сквозь густые кусты, в какой-то слепой уверенности. И вот уже бегу, непонятно куда, а в груди появляется давящее чувство бессилия, чувство, что могу не успеть, что до катастрофы остаются считаные секунды.

И вот я ее вижу – в едва уловимом просвете между соснами мелькает ее серое платье. Я вне себя от радости. Она спасена! Я мчусь к ней и только в этот момент замечаю в своей руке алый шелковый платок, свернутый в трубочку. Вздрагиваю. Он превращается в тонкую струйку крови, скользящую по предплечью: словно в кулаке раздавили гроздь рябины. И вдруг просыпаюсь.

Меня разбудило сопение верзилы, я открыл глаза и обнаружил, что он сидит в полуметре и сверлит меня блестящими черными глазами, похожими на отполированные пуговицы. От неожиданности я отпрянул, и он вдруг отпрянул тоже – видимо, настолько большой психологический эффект нес в себе выжженный взгляд. Отвращение, страх, неприятие – автоматически переносятся на личность такого человека, а потому эта процедура, без сомнения, была предложена поистине гениальным злодеем.

Но между мной и соседом антипатии не возникло. Верзила наклонился ближе и сказал, что эти ублюдки схватили вчера его мать и он поклялся отомстить, любой ценой. Я ответил, что понимаю его – я тоже потерял самого близкого мне человека. Он вопросительно глянул на меня, и я рассказал ему все про смерть Ионы. А потом про этот ужасающий сон, после которого я проснулся в ледяном поту. Верзила встал в полный рост, обреченно вздохнул и на секунду зажмурился. И тут-то все произошло.

– Иона… Редкое имя, – пробасил он и вдруг спросил: – Вы знаете Оскара Шарма?

– Да, это мой хороший друг, – растерянно ответил я, не понимая, к чему он клонит.

Он немного подумал.

– И давно вы виделись?

– Позавчера вечером.

Верзила подошел к окну, и решетка расчертила на его лице солнечные квадраты.

– Вчера по дороге сюда я познакомился с ним в вагоне. Он говорил про какой-то бумажник, а еще про Иону. Думаю, вам нужно срочно встретиться, – и посмотрел на меня как на родного брата.

На следующий день нас повезли в Самшир, чтобы влить нашу горстку из двух сотен человек в многотысячную Колонну. Это было феноменальное столпотворение, пик фанатизма Эры Анализа. Колонна агнцев, окруженная военным конвоем, двигалась через площадь Науки, через самое сердце Эйорхола, направляясь в специализированные поселения.