Денис Калдаев - Семь миллионов сапфиров [litres]

– Социально опасным не место среди людей! – завопил мальчишка.

И в тот же миг на не известного никому агнца обрушилась «Кара небесная» – сотни камней самой различной породы, от вулканического базальта и кусков розового гранита, которыми обычно выкладывали благоухающие цветники Самшира, до полупрозрачного кварца, покрытого фальшивым золотом пирита.

Он остался лежать там, с обезображенным лицом, переломанными ребрами, линчеванный за то, что родился в год Меркурия, гостившего в созвездии Скорпиона, а потому и вытащил себе неудачную карту, которая завещала ему смерть именно в тот жаркий день, именно в ту роковую секунду.

Ноты Сонаты разрывали пространство. По толпе эйорхольцев зашелестела волна тихого ужаса, просочилась в Колонну агнцев и вызвала настоящее помешательство. Белокурого зверя улиц никто не тронул. Паника охватила всех, и против нее оказались бессильны даже военные, которые явно просчитались, наслаждаясь Зрелищем: ведь до этого именно страх за свое будущее держал Колонну в своих цепких лапах, теперь же он, словно неудержимая лавина, выплеснулся наружу. Он поглотил всех. Обезумевшая толпа побежала вперед, разбилась на перекрестке Мерхэ и утонула в тысяче воплей и криков. Тарахтели автоматы военных, и агнцы десятками валились на землю, дергаясь в страшных судорогах.

Мне повезло, что я оказался у самого края. Я машинально рванул в сторону узкой неказистой улочки рядом с пиццерией, обогнул нескольких бородатых зубоскалов и вдруг увидел Оскара. В первую же секунду мой больной ум отказался это признать, но ошибки быть не могло: в двадцати метрах от меня находился тот самый миролюбивый индиец, который так полюбился мне.

Словно сама судьба привела меня к нему. Я закричал что есть мочи, сквозь грохот стрельбы Оскар услышал меня, и я замахал ему рукой. Мы просочились в подворотню и по инерции пробежали еще пару кварталов, остановившись под деревянным балкончиком, увешанным сохнущими простынями.

Оскар выглядел крайне плохо: из разбитого носа капала кровь, а левый глаз почти целиком заплыл, но за его разбитыми очками на меня глядели целехонькие радужки, ясного небесно-голубого цвета.

– Здорово тебя отделали, дружище! – обнял я его. За эти два месяца, проведенные в Фарфалле, он стал мне точно родным: я радовался как пятилетний ребенок. Весь ужас, увиденный мной на площади, вдруг отступил на второй план.

– Да и ты выглядишь не лучше! – улыбнулся он.

Я старался не смотреть ему прямо в лицо, стыдливо пряча взгляд. Но он перехватил его и побледнел, словно чахоточный больной.

– Боже мой, что они с тобой сделали…

– Я все равно не жилец, Оскар. Мне осталось несколько дней, ты же знаешь.

Никогда еще я не видел столько грусти в его глазах!

– Не спеши хоронить себя, – сказал Оскар. – У меня для тебя кое-что есть.

Он пошарил в кармане, вытащил небольшой кожаный бумажник размером с ладонь и протянул мне.

– Я не имею права молчать.

И он рассказал, что же произошло с ним после нашей последней встречи в Фарфалле.

Тот августовский вечер ничем не отличался от других вечеров, но, когда Оскар поймал уже нескольких хариусов, которые теперь нарезали круги в низеньком цинковом ведерке, поплавок, дремавший на глади озера, вдруг резко нырнул. Опытная рука Оскара моментально подсекла рыбину, его сердце на секунду замерло, и он начал ее вываживать.

К великому разочарованию моего друга, трофеем оказался всего лишь тяжелый бумажник, насквозь пропитанный влагой и украшенный зеленой тиной. Вероятно, он плыл в толще воды и умудрился наскочить на острый крючок. Оскар неохотно вытащил его из воды и намеревался бросить в ближайшие кусты, ибо не горел желанием поживиться за счет человека, потерявшего портмоне. Это противоречило мировоззрению буддиста. Однако загадочное любопытство, не свойственное ему доселе, все же заставило расстегнуть кожаную вещицу, вылить оттуда полстакана мутной воды и изучить содержимое.

Оскар нашел лишь несколько пластиковых карт и заламинированную визитку оранжевого цвета с тиснением: «Франц Гилберт». Чуть ниже: «Ньюханд». Но это было далеко не все. Внутри также находилась какая-то размякшая записка, вложенная в потайной кармашек, но поначалу мой друг не обратил на нее внимания. Он с минуту вертел в своих смуглых руках пойманный трофей, как вдруг неодолимая сила заставила его снова открыть застежку и достать мокрую записку.

Безусловно, Оскар не знал этого человека. Но может, на записке указан адрес этого Франца Гилберта, и тогда ему можно будет вернуть законную собственность? Оскар осторожно развернул слипшийся клочок бумаги, напряг слепнущие глаза, и – удивительное дело! – чернила, расплывшиеся от воды, еще не достигли предела нечитаемости, каждая буква воспринималась однозначно, а потому Оскар с легкостью прочитал содержимое записки, которое обожгло его огнем ужаса.

«Все гениально и просто, почтенный мой. Требуется убрать девушку по имени Иона же Софен. 23 августа, 15.17. Фарфалла.

P. S. Мы поступаем исключительно в ваших интересах».

Снизу красовалась маленькая круглая печать – синяя заглавная литера «Л», которую словно разморило от влаги. Оскар знал, что каждый человек, от агнца до долгожителя, никогда бы не спутал ее с любой другой, и никто ни под каким предлогом не согласился бы сотворить подделку, ибо это была личная печать от перстня легендарного сатрапа Эйорхола – великого Люциуса Льетта.

Как же я был близорук.

Мне стало очевидно, что убийцей был Франц Гилберт, а заказал Иону ее родной отец. Боже мой. Но сначала агент предложил именно мне пойти на преступление. Я долго обдумывал эти рассуждения, я мозговал их, разжевывал, пытаясь осознать случившееся. Внутри меня гремела чертова Музыка, однако я был рад ей. Равнодушный ранее, теперь я постоянно думал о Люциусе.

Я был полон желчи. Во мне вспыхнуло чувство мести, настолько сильное, будто моя любовь к Ионе переродилась в это страшное желание. Я принял за чистую монету все свои домыслы. Как же легко обвинить во всех бедах другого человека! Мне повсюду мерещились глаза Люциуса, огромные и черепашьи, дряблая золотистая кожа, улыбка в уголках рта… Мои руки сами сжимались в кулаки, а ногти вонзались в ладони. По правде сказать, я совершенно не понимал, зачем он поступил так нечеловечно, я не понимал, каким же сверхъестественным образом Гилберт оказался в Фарфалле – я многого тогда не понимал.

Оскар покинул меня и уехал к своей тетке Сати, которая умирала от болезни Рю в восточном городке Мале. На прощание он подарил мне маленькие песочные часы. «Отныне время – твой лучший друг, – сказал он. – Но всегда поступай разумно». Больше я никогда его не видел, впрочем, как и Родриго, Амаду, Пабло и других добрых людей.