Геннадий Сосновский - Восковые фигуры

— Нет, вы подумайте! — возмутился за дверью Руо. — Считанные минуты остались, а она философствует! Мадам Уилла, вы рискуете не только собой! Младенец капризничает. И кроме того, давно пора менять пеленки!

Это был аргумент самый веский. Уилла с трудом расцепила объятия. Она не ушла, а просто исчезла: робот выключил поле видимости.

Пискунов в прострации постоял, потом походил по комнате. Все здесь хранило память о той, которую он любил, даже тот хаос из мелочей, что царил вокруг, ведь всего этого касались ее руки.

Он не помнил, сколько времени прошло, наверно, еще немного. Какие-то звуки проникали ему в уши, никак не мог понять — какие. Прислушался, звуки шли из висевшего на стене репродуктора. Диктор вещал с деланно тревожным пафосом: «Внимание, внимание! Просим всех граждан соблюдать спокойствие и выдержку! Над городом замечен летательный аппарат-шпион. Подразделению трибуна-риев дано указание потребовать немедленной посадки и сдачи, а в случае невыполнения…»

На набережной собралась толпа, запрокинув головы, смотрели вверх. В небе завис голубой шар ослепительной яркости. «У, любимая, улетай, улетай немедленно!» — мысленно умолял Пискунов. Он подбежал в тот момент, когда шеренга трибуна-риев уже выстроилась с автоматами наизготовку. Звукоусиливающая аппаратура лежала на земле рядом.

С сумасшедшей решимостью он подбежал, бесстрашно ударял по стволам крича:

— Не смейте стрелять! Не смейте! Я запрещаю!

— Они собирают сведения о нашем Брехов-ске! — выскочил кто-то с пояснением. — Сколько каких секретных заводов… По радио объявили!

Старшой нацелил на Пискунова тяжелый взгляд.

— А ты кто такой, чтобы нам запрещать? — Повернулся к своей команде, заговорил былинным речитативом: — Ой, вы гой еси, добры молодцы, вы друзья мои, други верные! Не дадим супостату…

Уже выступил вперед малый с внешностью тяжеловеса, поигрывал мощными бицепсами.

— Я писатель! — выкрикнул Пискунов, он не отступил ни на шаг. Старшой недоверчиво щурился.

— Писатель? А как твоё фамилиё?

— Лермонтов Михаил Юрьевич! — зло бросил Михаил.

— Лермонтов? Есть такой?

— Есть, есть! — весело подтвердил самый молодой и самый образованный. — Пушкин, Лермонтов, Евгений Евтушенко…

И тут произошло неожиданное. Голубой шар затрепетал и вдруг принял расцветку ярко-красную; видимо, это Руо внес коррективы в целях безопасности. Трибунарии стали хлопать в ладоши, кричать, повторяя хором:

— Наши, наши! Дружба, дружба! Международная солидарность…

Старшой, однако, высказал сомнение, он был не такой уж простак:

— А может, только маскировка, шарики нам вкручивают? А ну-ка, Васек, дай очередь для проверочки!

Самый молодой и самый шустрый вскинул автомат. Пискунов бросился помешать, но не успел. Грохнули выстрелы. Но, видно, тревожная атмосфера на берегу не осталась незамеченной — шар вытянулся в сигару и мгновенно исчез. Пули, оставляя за собой едва видимые трассы, ушли в пустоту.

— Вот и все! — сказал Пискунов.

Он шел вдоль набережной, не замечая ничего вокруг, а затем стал спускаться к реке. Уилла теперь далеко, время стремительно несется ей навстречу, годы, столетья… Странно, но боль утраты не лежала на душе камнем, наверно, она придет позднее. А сейчас была лишь печаль в опустевшем сердце, но сквозь нее, как огонек в ночи, пробивалась надежда неизвестно на что. Еще звучал в памяти нежный голос Уиллы и сказанные ею слова: «Ты только позови меня, и я к тебе приду!» Ах, это лишь утешенье, лишь добрый порыв любящей души. Только сейчас он догадался, что спускается с берега не случайно. Что-то ему все время мешало. Сунул руку в карман брюк — там были свернутые в трубку листы рукописи: обещал Алексею Гавриловичу утопить их во избежание соблазна.

Несмотря на жару река была по-весеннему полноводна. Наверно, перегородили где-то плотиной, подумал Пискунов. На пляже слышался стук молотков, это работал студенческий строительный отряд. Ребята сооружали общественный туалет, спешили успеть закончить до праздника. «Медицинский институт» — гласила табличка.

Когда Михаил подошел ближе, то увидел, что все они сгрудились возле воды — вытаскивали на берег огромный деревянный крест: как видно, разливом зацепило где-то кладбище.

Строители побросали инструменты, стояли вокруг креста, почерневшего от времени, молча смотрели.

Пискунову вспомнился последний разговор с Уиллой. «Зло — это страдание, думал он, подходя, — страдание души и тела. Чтобы бороться со злом, надо не бояться страданий, победить в себе страх перед ними. А что если я сам… Пусть не так, как тот, что остался в веках, сын Божий, принявший мученическую смерть во искупление грехов человеческих. Пусть не так, но я должен испытать себя!»

Лица ребят вытянулись в испуганном удивлении, когда он молча разделся, лег на крест и раскинул руки.

— Прибивайте! Гвозди… Есть гвозди? Вы ни за что не отвечаете! Так надо. Смелее!

Он сказал это громким шепотом и ждал.

Загалдели девчонки: да это же сумасшедший! Ребята недоуменно переглядывались. Судорога боли прошла по лицу Пискунова. Он повторил хрипло, умоляюще:

— Прибивайте же! Ну!

Один из парней с длинными жилистыми руками, с тяжелым лицом, с жестким холодком в глазах взял молоток и гвозди: происшествие показалось ему забавным, да и не так-то часто увидишь, как корчится на кресте распятый человек. На него набросились, повисли на руках: не смей! Детина всех отшвырнул: чудик же сам просит, почему не уважить. Приладил гвоздь так, чтобы посреди ладони, с размаху ударил молотком, глубже, глубже, насквозь и в дерево. Пискунов вскрикнул, застонал и умолк. И потом с каждым новым ударом только вздрагивал всем телом, пена выступила на губах, но ни звука больше не вырвалось. Никто теперь не останавливал, не протестовал. Стояли, смотрели с жадным, почти болезненным любопытством, пока длилась страшная экзекуция. Высоким, вздрагивающим, не своим голосом Пискунов закричал:

— Поднимайте! Крест поднимайте!

На этот раз все дружно, с торопливой готовностью включились в дело. Взяли… Еще раз, еще немного… Круто повалилось небо и облака на нем, как клочья скомканной окровавленной ваты, должно быть, то закат выкрасил их в красный цвет. Крест подняли, и Пискунов вознесся. Мысли бешено скакали в мозгу, словно по крутому склону катились и прыгали в пропасть раскаленные камни, сталкивались, высекая огненные искры, обращались в душную пыль; ее становилось все больше, больше, она проникала в легкие и кровь, он задыхался, весь с головы до ног охваченный пламенем, отчаянный немой крик звенел в душе и готов был вот-вот вырваться… Не надо, не надо! Он пересилил себя и выстоял. И люди внизу с ужасом, с изумлением увидели: он улыбается.