Геннадий Сосновский - Восковые фигуры

Как ни странно, Семечкин обрадовался неизвестно чему — точно встретил земляка вдали от родины. Изо всех сил забарабанил он в стеклянную толщу, в надежде привлечь к себе внимание, но Петрушка то ли не заметил бухгалтера, то ли сделал вид, быстренько исчез, а Семечкин еще долго качал головой и что-то бормотал себе под нос.

Известно, что слово «взятка» придумали жлобы. Представьте себе, что вы должностное лицо, от которого кое-что зависит. И вот приходит посетитель, в глазах у него сияние, а в руках сверток, перевязанный красивой ленточкой. С каким радостным волнением вы мысленно разворачиваете обертку — что там? И уже заранее готовы помочь хорошему человеку, в чем бы его просьба ни заключалась.

На этот раз все было иначе, увы! После того как таинственный незнакомец проник в кабинет к Булкину и повернул ключ в замке, не более минуты длилась пауза, но Павлу Семеновичу она показалась вечностью. А как держит себя! Будто он тут хозяин.

Пока тот молча смотрел, изучающе прищурив глаз, Булкин ерзал на стуле, мучился, пыхтел. Багровая бульдожья физиономия его с гладко выбритым черепом до блестящей шишковатой поверхности выражала и страх, и льстивое желание быть максимально полезным, и жалкие потуги держаться на административном уровне, сохранить лицо. А в голове буравило: кто такой, откуда, зачем пожаловал? Тщетно искал в странном посетителе хоть какую-нибудь слабину, чтобы зацепиться, почувствовать себя уверенней. Искал и не находил.

Непроницаем, как броня, был незнакомец. Бесстрастное сухое лицо его с высоким лбом и выпирающими скулами, обтянутое иссиня-бледной кожей, лицо аскета, несло на себе печать личности незаурядной. И еще, сказал бы психолог, читалась в нем непоколебимая вера в собственную непогрешимость. Черные как смоль волосы резким контрастом белизне лица небрежно, почти неряшливо стекали на плечи, оставляя позади себя голую макушку, — этакий ледничок на вершине горы, что было свидетельством натуры страстной, неумеренной, не чуждой бурных любовных утех в молодые годы, а возможно, то был просто след упорного, изнурительного труда на неведомой ниве. Под стать общей картине был сработан и нос, длинный, крючковатый, как у маэстро Паганини, но очерчен был тонко, изящно, как бы с претензией на самостоятельное значение в этом портрете.

На взгляд посторонний, ничего угрожающего, Булкин же, хоть и не был психологом, изрядно поднаторел, работая в кадрах, поэтому его сильно пугал подбородок, резко выдвинутый с воинственным выражением, а также ядовитые губы, плотно сжатые и, казалось, таившие в себе намек на неведомую опасность. И в этом он был недалек от истины.

Минута прошла, незнакомец откинулся в кресле — предельно ясной была картина. Перед ним законченный проходимец, каких свет не рожал. Ни малейших нравственных принципов, отца родного продаст, глазом не моргнет. Жуликоват и хамоват, любит становиться в позу ревностного защитника идеалов, когда это выгодно. Законы знает и умеет их обходить. Думает одно, говорит другое, вернее, никогда не говорит то, что думает, врет на каждом шагу. Ну и так далее. Типичное порождение времени, идеальный объект для эксперимента, результаты скажутся немедленно. Общество плодит подобные экземпляры во все больших количествах и само отражается в них, как океан в капле воды. Но есть здоровые силы, есть! Они-то и послужат основой будущего возрождения. Надо только уничтожить, вырвать с корнем… Нет, пусть не уничтожить. Отторгнуть, отринуть согласно выведенной формуле зла. И тогда очистится от скверны это темное время, положительный заряд гигантской силы пройдет сквозь столетия, перекроит историю, и будущие поколения сбросят наконец с плеч доставшийся в наследство тяжкий моральный груз. Вот в чем его миссия здесь, а не в том, чтобы разоблачать жуликов и проходимцев, меняя свой облик, и бороться с недостатками, которые почему-то именуют пережитками прошлого, — дело совершенно безнадежное. Мрачная тень скользнула по лицу Герта. «Мы здесь не для того, чтобы судить, а для того, чтобы понять!» — утверждает Уилла. Какая чушь! Понимание размягчает волю и ум. Понять — это в сущности простить. А можно ли с помощью одного всепрощения победить порок? Лишь возмездие в силах утвердить справедливость. Именно этот принцип лег в основу формулы зла, которую теперь и предстоит проверить на практике. Да, насилие! Но разве вся человеческая история не есть бесконечная цепь примеров подавления одних другими? Да, он сказал тогда в день их прилета: ни одна моя идея, даже самая дорогая, не стоит единственной твоей слезинки! Сказал, чтобы успокоить, не волновать. И вот он стоит перед выбором: пожертвовать делом всей своей жизни в угоду ее женским капризам или невзирая ни на что исполнить свое высокое предназначение? Уилла должна, наконец, его понять и простить. И если этого не произойдет…

Жестокая мука отразилась на лице Герта. А кадровик, уловив страдание в исказившихся чертах, осмелел, выдавил из себя, как фарш из мясорубки:

— Чем могу быть полезен, товарищ? — Подался вперед корпусом, ел глазами. — Вы что-то хотели спросить?

Освобождаясь от тяжких мыслей, отодвигая их, как камни, Герт вздохнул и сказал нахмурившись:

— Что я хотел спросить? Насчет работы пришел узнать. Какая должность — это неважно. Помогите.

Нечто новое проскользнуло в голосе — интонация просителя. Сила, державшая в железных тисках, ослабла. И Булкин вдруг что-то заподозрил — еще неясное, неотчетливое ощущение: голос этого человека он уже слышал. Напрягал заторможенную память, двигал ушами. Вот сейчас, сейчас… Герт следил за бесплодными потугами с некоторой даже долей иронического сочувствия, понимая их причину. То был серьезный просчет. Выражение сочувствия, пусть даже невольного, — это и была та слабина, которую Булкин тщетно искал. Будто пелена с глаз упала. Перед ним был проситель, обыкновенный проситель, какого бы он там ни напускал туману. Кадровик мигом преобразился. Распрямил спину, плечи круто назад, спросил в упор с наглой усмешкой:

— Как сюда попали-то? Через окно влезли? — Принял позу бюрократа, всегда готовую для посетителей. — Аферист какой-то, понимаешь! — Наседал, а сам бегал зоркими глазками — действует ли? Увы, действовало.

Герт, могучий ум, обладающий возможностями, для данного времени еще неведомыми, чувствовал себя уязвимым, беззащитным, когда ему приходилось о чем-то просить для себя, и просьба ставила его в положение зависимое. Он покорно принял навязанную ему роль. Да, он зависел от этого ничтожества, и то, что кадровик это понял, было его победой. Тут уж можно было покуражиться, и Булкин не отказал себе в удовольствии.