Геннадий Сосновский - Восковые фигуры

— Вопрос согласован! — взвизгнул старший следователь. — Сверху была дана команда! Город в панике. Мы были обязаны успокоить!

— Прекрасно, — сказал прокурор, отхлебывая из блюдечка чай. — А как быть с моральной стороной дела? Не будем играть в жмурки. Ведь вы возводите тягчайшее обвинение на невиновного.

— Чепуха! — грубо перебил Кубышкин. Что-то с ним сегодня такое творилось, вот не мог сдержаться и все, а может быть, нужным не считал. — Нечего жонглировать понятиями, которым копейка цена! Виновный, невиновный! Если для пользы дела нужно расстрелять одного или даже нескольких… Десять, двадцать, тысячу… Что в конце концов важнее? — Руками, дрожащими от сдерживаемой ярости, Кубышкин взял со стола дело о диверсантах и спрятал его в портфель. Сел, закинув ногу за ногу. — Если хотите знать мое мнение… Все люди — потенциальные преступники! В том числе и мы с вами. Да, да! Хоть вы и считаете себя непогрешимым. — Он язвительно рассмеялся. — Если большинство все же ведет честный образ жизни, то либо потому, что украсть нечего, либо из-за боязни разоблачения. Страх! Страх — вот что сдерживает так называемого честного человека! — Кубышкин, обычно прятавший глаза, чтобы не прочитали его мыслей, на этот раз посмотрел прямо в лицо прокурору, он чувствовал за спиной крылья. — Представьте себе парадоксальную ситуацию, уважаемый Евлампий Кузьмич. Вы один в государственном банке, все сейфы раскрыты, и ни одного свидетеля… Полная безнаказанность! Что же вы делаете, дорогой коллега? Хватаете телефонную трубку и звоните в милицию: срочно пришлите охрану? Черта с два!

— Ну-ну, любопытно. — Прокурор откинулся на стуле и взирал на старшего следователя из-под очков как на маленькое, но зловредное насекомое.

— Нет, уважаемый! Телефонная трубка на месте. Вы хватаете деньги, деньги! Одну пачку, вторую, третью. Набиваете полные карманы, суете за пазуху — ведь никто не видит, никто не осудит! А сейфы не опустошены даже наполовину. Нужен мешок! И побольше. Тогда вы начинаете судорожно метаться по комнатам в поисках подходящей тары. Наконец находите… И вот мешок полон до краев, пудовая тяжесть сгибает вас в три погибели, только бы не отказало сердце… Но что это, неужели чудо случилось? Ваше больное сердце, печень, радикулит — все забыто, все молчит… И совесть, ваша хваленая совесть тоже молчит, ибо что такое совесть, как не укоренившаяся привычка зависеть от мнения толпы? Или, если хотите, притворство, вошедшее в привычку! А здесь вы один, и вам нет нужды ни перед кем притворяться, изображать добродетель. Никто не видит, никто не осудит! Пот градом стекает с лица, но вы ликуете, каждый мускул трепещет от неудержимой радости — ведь та тяжесть, что давит на ваши плечи, — это сладкая тяжесть свободы. В бумажных купюрах заключены неограниченные возможности. Не нужно больше с утра до вечера корпеть в прокуренном кабинете, выслушивать нудные доклады своих подопечных и листать дела, от которых тошнит, как от рвотного. Вместо всего этого в один прекрасный день можно сесть на раннюю электричку, и где-нибудь на берегу тихой бухты, с удочкой в руках… Не это ли ваш идеал? И ради него вы совершите преступление с такой же легкостью, с какой покараете за него других. Соблюдено должно быть одно лишь условие — безнаказанность!

Старший следователь умолк, чтобы перевести дух. Глаза, которые у него постоянно бегали, теперь горели яростным огнем, тонкие губы сжались, побелели, он весь странно дергался, как заводная игрушка, встретившая на пути препятствие.

Прокурор расстроенно отодвинул стакан. В сущности он был уже стар, и скоро пора на пенсию, а старший следователь был еще молод и полон энергии, злой, несокрушимой энергии, и нечего было ей противопоставить, кроме старомодной веры в человека, — не на словах, а на деле, ибо в каждом, даже закоренелом преступнике он старался видеть что-то хорошее, пусть даже с риском ошибиться. Старый идеалист! В том, что произошло в его отсутствие, было нечто более серьезное, чем следственная ошибка. Все же прокурор удержался от категорических суждений. Сказал примирительно:

— Да, наломали вы тут без меня дров. Этого диверсанта Семечкина немедленно освободить из-под стражи, нет никаких оснований для ареста. И пусть доставят его сюда. А насчет вашей философии… Если это действительно соответствует вашим убеждениям, а не вызвано желанием покуражиться, пококетничать, поиграть в парадоксы… Думаю, тогда вам трудно впредь вершить правосудие. Придется писать заявление об уходе.

Старший следователь облизнул пересохшие губы, похоже, у него начинался жар. Какая-то сила толкала его все дальше и дальше, и он выкрикнул дерзко прямо в лицо прокурору, вздрагивая от бешенства, как от озноба:

— И вы это вещаете непререкаемым тоном! Посмотрим, кто из нас окажется в проигрыше. И кто вам дал право меня судить? Кто из нас лучше, а кто хуже? По крайней мере я взял на себя смелость прямо сказать то, что думаю, а вы скрываете правду от самого себя, боитесь признаться в собственных пагубных страстях, окончательно запутались в паутине лицемерия и лжи!

Валентина зашла, чтобы забрать пустой стакан, и остановилась, переводя удивленный взгляд с одного на другого. С саркастической усмешкой старший следователь повернулся к ней лицом и ткнул пальцем в ее сторону.

— Признайтесь, вам никогда не приходит в голову воспользоваться услугами этой милой особы, злоупотребив служебным положением? Как говорится, седина в бороду, бес в ребро! Сколько раз вы скользили взглядом по ее стройным ножкам! А не вы ли как бы невзначай брали ее за руку и просительно заглядывали в глаза? И не случайно ваше служебное рвение сильно возросло с тех пор, как она здесь! Вовсе не обязательно оставаться после работы с собственной секретаршей вдвоем, не так ли? Тем более по выходным. Но как отказать себе в удовольствии немножко поразвлечься! Почтенный муж, отец семейства! Так в чем же ваше преимущество? Высокая нравственность не только в отсутствии порочных поступков, но и в отсутствии порочных мыслей! Так чем вы кичитесь передо мной? Или ваши намерения были вполне невинны? Посмотрите на эту особу. Сколько в ее лице гордого целомудрия, и какая убийственная неприступность! Да она просто ходячая добродетель! Вы боялись получить отпор? Нет, вы не этого боялись, а нежелательной огласки, слухов, которые могли бы повредить служебному положению, бросить тень на святейший лик! Прежде чем грешить, надо было хорошенько подготовить почву.

— Неправда, неправда это! — выкрикнула Валентина. — У меня муж журналист! Сами ко мне все время лезете своими лапами! — Кубышкин скривился в иронической ухмылке.

— Ха-ха! У нее муж журналист! Напишет заметку о пользе нравственности в правоохранительных органах! Итак, что вы скажете, товарищ прокурор? Последнее слово подсудимого!