Геннадий Сосновский - Восковые фигуры

— Миша! — возбуждался Трошкин, польщенный доверием. — Положитесь всецело на меня. Нужен преступник? Будет преступник, на любой вкус. Вся эта малина у меня вот она где! — И сжимал крепкий волосатый кулак.

Договорились встретиться в шахматном клубе: искомое лицо якобы заглядывало на огонек сыграть партию-другую. Пискунов и сам был шахматистом первоклассным, и это дело облегчало: ничто так людей не сближает, как общие интересы.

Городской шахматный клуб был одним из ярких очагов культуры и занимал полуподвальное помещение старинного особняка, некогда принадлежавшего купцу первой гильдии Ерошкину, о чем теперь никто уже не помнил. Здесь стояло десятка два столиков и постоянно клубилась разная публика, главным образом, пенсионеры. В верхних этажах размещалась школа глухонемых — лучшего соседства и желать нельзя было. Во время турниров с иногородними верхний этаж постоянно маячил возле столиков и активно болел за своих. Утомленные пронзительными воплями и мельтешением рук, претенденты теряли спортивную форму и впадали в уныние, результатом чего был проигрыш, что и требовалось. Местная шахматная команда гремела.

В назначенное время Пискунов был на месте. Но зря он поглядывал на часы, начиная нервничать и злиться, Трошкин не появлялся. То ли забыл про свое обещание, то ли голова болела с похмелья после очередного банкета: выйдя на пенсию, капитан руководил художественной самодеятельностью работников охраны общественного порядка, а точнее, их жен, и в этом качестве проявил способности недюжинные. Сам капитан играл на балалайке и пел частушки, а в узком кругу — старые блатные песни.

Наступил вечер, и народ понемногу стекался. Выбрав удобную позицию между раздевалкой и залом и оставаясь как бы в тени, Пискунов стал внимательно оглядывать присутствующих, держа также в поле зрения и тех, кто заново появлялся: ничего теперь не оставалось, как рассчитывать лишь на самого себя.

— Михаил Андреевич! — вдруг послышалось сзади. — Чего это вы здесь делаете? — Рука приоткрыла портьеру. — От кого-то спрятались? Здравствуйте!

Пискунов оглянулся не без досады. Это был Алексей Гаврилович, он откуда-то его знал, но откуда — вспомнить хоть убей не мог, наверно, в какой-то компании познакомились; ни фамилии, ни кто он такой, тоже не знал, просто Алексей Гаврилович и все.

— Ищу преступника, — сказал Пискунов. — Тихо, не привлекайте внимания, если хотите, можете помочь. Я его в лицо не знаю…

— Будете брать?

— Нет-нет, у меня другая сейчас задача: познакомиться, войти в доверие, если удастся, конечно.

— Понимаю. Чтобы потом прихлопнуть всю шайку-лейку сразу. Какая свежая мысль! Этот тип вооружен, как вы думаете?

— Не могу обещать, не знаю. Имеет значение?

Алексей Гаврилович замялся конфузливо, потупил глаза.

— Видите ли… Имею маленькую слабость, люблю, чтобы на мне все было с иголочки, без изъяна. — И он грациозно повернулся на каблуке, давая возможность обозреть себя. — Только что от портного. И вдруг, представляете, в меня стреляют! Чертовски неприятно.

— Неприятно в каком смысле?

— Дырка в новом плаще.

Пискунов с интересом сосредоточился: шутник, однако.

— Сатира — это юмор, у которого прорезались зубки!..

— Как вы сказали, пардон?

— Да так, одно изречение вспомнилось. Повесьте плащ на вешалку. На моей памяти еще не было случая пропажи вещей. Тем более что тут никто никогда не раздевается.

Знакомый улыбкой поблагодарил за совет, снял плащ и с любовью водрузил на плечики — будто весьма важному лицу услужил вниманием. Шляпу повесил сверху на крючок и, поймав свое изображение в зеркале, стал причесываться и прихорашиваться механически — заученными движениями, как состарившаяся кокетка. У него было бесцветно-заурядное лицо манекена, голубые, со стеклянным блеском глаза и тонкие губы, заметно подкрашенные, что еще больше делало его похожим на даму.

«Откуда же я его все-таки знаю? — мучился Пискунов, испытывая то смутное чувство тревоги, какое охватывает честного человека при виде милицейской фуражки. — И разговаривали даже!»

— Вот уж не думал, что вы работаете в уголовном розыске!

— Кто вам сказал, что я работаю в уголовном розыске? Местная пресса, корреспондент. А если честно, пишу детективный роман. По заданию… издательства! — соврал Пискунов. — Догадываетесь теперь, что мне нужно? Прототип, живые черты, то, что из пальца не высосешь. Конечно, рядовых преступлений полным-полно, так ведь хочется чего-нибудь этакого… — И Миша пощелкал пальцами.

— Какой шармант! Так вы писатель? Ах, Боже мой, Боже мой! Пишете детектив! Тогда я весь к вашим услугам! Позволите? — Алексей Гаврилович засуетился, затрепетал от избытка почтительности, шаркнул ножкой. — А ведь вы, кажется… Или ошибаюсь?

«Где я видел эту фальшивую физиономию?» — терзался опять Пискунов. Краем глаза продолжал оглядывать вошедших, а сам настойчиво рылся в памяти в надежде отыскать тлеющий уголек под слоем пепла. Казалось почему-то важным припомнить, где и при каких обстоятельствах они могли раньше сталкиваться; было четкое ощущение, что встреча эта не так давно произошла, а главное, ей сопутствовала какая-то абсолютная чушь, нелепость, в которую и поверить трудно. Вроде того, что Алексей Гаврилович утратил объем и был совершенно плоским; Пискунов, помнится, даже руку протянул, чтобы пощупать, но на что-то твердое наткнулся. А возможно, и не так было. Проще всего спросить, да как-то неудобно.

Для человека с воображением хуже всего неизвестность. Вот и сейчас, приглядываясь к Алексею Гавриловичу, Пискунов неизвестно чего испугался. Все же преодолел болезненный синдром, шутливым тоном поблагодарил за готовность посодействовать. Задача состоит в том, чтобы прозондировать публику на предмет наличия криминала и, действуя методом исключения, ограничить круг подозреваемых до одной персоны.

— Теперь — внимание! — сказал Пискунов. — Кое-кого я сам знаю, но не всех. Подскажите в случае чего. Начнем. Вон тот тип за третьим столиком с квадратной нижней челюстью, волосы ершиком. По-моему, можно не глядя сажать, не ошибешься. Видите, знаете его?

— Еще бы не знать! — Алексей Гаврилович засмеялся. — Вы когда-нибудь бывали на демонстрации, проходили мимо трибуны?

— Разумеется!

— Тогда вы могли его созерцать в обрамлении знамен. Это же Пирожковский Николай Семенович.

— Так это Пирожковский и есть? — промямлил Пискунов. — Действительно… — Он чувствовал, что здорово попал со своей оценкой. — Уж никак не думал, что появится в этом затрапезном заведении. Такая личность… Он ведь, кажется…

— Слегка погорел, — подтвердил знакомый. — Проштрафился.

Говорили, будто Пирожковский вернулся однажды с банкета поздно ночью и, мучимый жаждой, выпил первое, что под руку подвернулось, какую-то дрянь вместо воды. А наутро совещание, обсуждали план. Люди все солидные, серьезные. Начал говорить, а изо рта мыльные пузыри. Что ни слово — то мыльный пузырь. Стал их отгонять руками, чтобы не мешали, — никто уже не слушает, пробежал смешок. Все ждут, когда опять вылетят. Называет цифры — и пузыри тут как тут, переливаются всеми цветами радуги. Красиво, но не тот случай. Уж потом выяснилось: выпил кружку мыльного раствора — домработница приготовила белье замачивать. В должности понизили, назначили директором банно-прачечного комбината, раз уж проявил наклонности к мылу.