Геннадий Сосновский - Восковые фигуры

Конечно, начальник тюрьмы мог сказать, что у него день ненормированный. А он возьми и расскажи эту историю — разоткровенничался, чего никогда не бывало, — как появился у них заезжий хлюст из центра и он его на время у себя приютил, а они с женой снюхались. Что было делать? На дуэль вызвать? Предложил так решить спор: сыграть единственную партию в шахматы. Ставка — жизнь, пистолет на стол. Проиграл — пулю в лоб. Он смеется, зачем мне, говорит, ваша жизнь. Поставьте лучше Катюшину.

— Катя — это была моя жена, — пояснил Папаша. — Вот я и понадеялся, уж очень ее любил, думал, повезет… Говорили, что еще легко отделался. — И он постучал себя по затылку, где, видимо, находилась металлическая пластинка.

— Понятно, — медленно протянул Герт. В коротких словах раскрылась перед ним глубочайшая человеческая драма, столь созвучная его собственной.

— И какое это займет время? — будничным тоном спросил Папаша, делая очередной ход.

— Да уж постараюсь как можно быстрее. Для себя, — ответил Герт.

Начальник тюрьмы не обратил внимания на это маленькое уточнение. По внутреннему телефону он позвонил дежурному, чтобы выяснить, какое положение на данный момент в камере смертников и предвидятся ли новые поступления, несколько единиц на всякий случай нужно попридержать. На это дежурный ответил, что новых поступлений пока нет, но не далее как сегодня пущен в расход опасный преступник, и «мешок» пока что пустует.

— Но в этом вопросе есть маленькая неясность… — добавил дежурный, слегка замявшись.

— А в чем дело? — строго спросил Афанасий Петрович. — Докладывайте.

На это последовал ответ, что оба исполнителя доставлены на гауптвахту в состоянии сильного алкогольного опьянения. Так вот, они утверждают, будто преступник бежал из-под конвоя и как в воду канул, нигде его нет, все обыскали.

Папаша приказал немедленно доставить к нему обоих стрелков, он лично с ними разберется.

Легко представить удивление двоих дружков, нет, не удивление, а мистический ужас, когда они увидели Герта за шахматной доской в кабинете начальника тюрьмы. Таращились, тянули шеи, руки по швам, замерли в ожидании.

— Смирно! — скомандовал Афанасий Петрович, хотя куда уж смирнее. Он выдержал паузу и зычным командирским голосом закончил: — За отличное несение службы награждаю обоих десятью сутками отпуска с сохранением содержания!

— У! У! У! — рявкнули оба оглушительно (служу Советскому Союзу!). Щелкнули каблуками, шли строевым шагом — на улице даже было слышно.

Афанасий Петрович вернулся за стол и долго молча сидел, погруженный в раздумье. Наконец сказал, нацелившись проницательным зрачком:

— Скажите, что я могу сделать для вас? Устроить из тюрьмы побег? Выправить новый паспорт? Возможно, возникнут денежные затруднения… Не стесняйтесь, говорите. Я уже понял, кто вы. Человек, не пожелавший назвать своего имени.

— Меня зовут Герт, — представился запоздало пришелец. — Я член Всемирной академии наук и прилетел из будущего, чтобы провести в рамках вашего времени оригинальный социальный эксперимент.

— Тогда тем более сочту за честь оказать посильное содействие.

Папаша был слегка взволнован и горд появлением у себя такого гостя. Однако постеснялся о чем-нибудь расспрашивать. Игра продолжалась. Оба были крепко навеселе. Волны взаимной симпатии делали общение еще более приятным. Лишь когда утренний свет заглянул в окно, Афанасий Петрович вернулся к прерванной теме:

— Мой яхонтовый! — Он ласково мерцал единственным глазом. — Вы знаете, что вас ждет, и отказываетесь от моей помощи. Почему?

— Причина та же, что и у вас! — коротко ответил Герт. Папаша понимающе покивал головой, продолжать расспросы посчитал бестактным. Предложил по-деловому, крепко пожимая руку:

— Тогда приступайте к работе прямо завтра, а вернее, сегодня!

— Именно об этом я и хотел вас просить, — сказал пришелец.

Кончилось вынужденное безделье, и теперь пришелец целыми днями возился с установкой. Разобраться в ее несложном устройстве не составляло труда. Он заново переделал схему и внес изменения в конструкцию, озадачив своих помощников применением приемов, никому не известных. В результате установка стала компактной и в то же время обрела техническое изящество — если уместен такой эпитет для подобного сооружения.

Он дивился тому необъяснимому энтузиазму, с каким местное руководство готово было выполнить любое его пожелание, словно это имело невесть какое значение. Немедленно были открыты заказы на военных заводах, все необходимое доставлялось вовремя и даже с опережением графика. Герт не мог вспоминать без улыбки, как вокруг него клубились местные светила научного мира, допущенные по высочайшему разрешению в зону секретности для оказания помощи; ученые мужи смотрели ему в рот, на лету подхватывались идеи, брошенные мимоходом, чтобы обрести новое авторство в виде кандидатских или докторских.

Эта работа его забавляла — так, наверно, взрослый, посмеиваясь, заглядывает в учебник сынишки-первоклассника, корпящего над задачкой по арифметике. И все же, вытянувшись теперь на узкой тюремной койке, когда все было закончено, он не мог думать без добродушной усмешки о своем ощущении триумфа, именно триумфа. Да, он гордился собой, как это ни смешно. Какой бы ничтожной ни была цель, все же работа потребовала изрядного напряжения умственных сил и была далеко не такой уж простой, если говорить честно. Что ж, в конце концов он делал это для себя. Слова Уиллы оказались пророческими. Мысль его бумерангом вернулась снова к ней и отозвалась нестерпимой болью. Скорей бы!

Вот и настал этот день. Испытание установки вылилось в торжественное событие, почти праздник. Публика, изысканно одетая, как в театре, приятно возбужденная, занимала места, они располагались в несколько рядов: на галерке помельче зритель, в первых рядах самые важные чины.

Алексей Гаврилович, главное лицо здесь, размалеванный под молодого, приятно возбужденный, с розой в петлице, не вошел, а впорхнул, как птичка. В кратком вступительном слове он охарактеризовал испытуемую установку, как не имеющую аналогов в мировой практике. Ее оригинальная конструкция обеспечивает высокую пропускную способность в широких весовых пределах, в чем уважаемые зрители будут иметь удовольствие убедиться.

Раздались редкие аплодисменты. Публика нетерпеливо ерзала в ожидании зрелища. Церемонию, однако, начали пением гимна. Все встали. Тотчас включилась фонограмма: музыка с хором для безголосых. Стояли, шевелили губами. Лишь Алексей Гаврилович, музыкальная натура, уверенно врывался в запись звонким тенорком, поддавал жару. «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…» — гремело под сводами тюрьмы.