Дэвид Барнетт - Земля вызывает майора Тома [litres]

– Да, – обреченно соглашается директор Бауман. – Прекратите ли вы когда-нибудь вести себя как конченый придурок – особенно когда к нам приходят гости, желающие поговорить с вами?

– Боюсь, шансы на это такие же, как у снежка в адском пекле.

– Томас, – вновь обращается к нему Бауман таким тоном, каким разговаривают с неразумным ребенком. – Томас. Мы взяли на себя достаточно большой риск, выбрав для этой миссии вас. Нужно ли мне напоминать вам, что вы дали определенные… обещания? В том, что касается ваших обязательств, связанных с миссией.

– Полагаю, мои обязательства, связанные с миссией, и так вне конкуренции, – сквозь зубы произносит Томас. – Учитывая тот факт, что сейчас я отправляюсь в путешествие в один конец, на Марс и, вполне вероятно, сгину там, прежде чем кто-либо на Земле поднимет свою задницу, чтобы составить мне компанию. Впрочем, такое положение дел – как мы все уже установили – меня более чем устраивает. И если вы оглянетесь на год назад, то, несомненно, вспомните, что это вовсе не вы выбрали меня для этой миссии. Я сам себя выбрал.

Томас слышит на заднем фоне приглушенный голос Клаудии: «Да, я в тот день постарела на пять лет, никогда его за это, черт возьми, не прощу».

– Да, Томас, мы всё это понимаем. Абсолютно всё. Но вы тоже должны согласиться, что у нас у всех есть свои обязанности… это большая честь для нас – быть причастными к осуществлению первого полета человека на Марс. Так что есть определенные условия, которые нам приходится выполнять. Мы должны придерживаться некоторого уровня… публичности. И для этого…

– О нет, я не собираюсь ничего писать в «Твиттер». Пусть этим занимается Клаудия. Просто сочиняйте время от времени какую-нибудь чепуху о том, как захватывает дух от вида Земли из космоса и с какой мощностью работают мои двигатели. Уверен, все это пойдет на ура. Тогда, надеюсь, наши спонсоры будут довольны? Если нужно, можете даже сказать им, что я принимаю душ с кока-колой и использую биг-маки вместо подушек.

В трубке повисает шипящая тишина. Бауман тяжело вздыхает.

– Ладно, Томас. Будем на связи.

Затем телефон замолкает. Томас глядит на него, произносит «с днем рождения меня!» и кладет трубку обратно в держатель.

Он возвращается к своему кроссворду, но не может сосредоточиться. Он-то подумал, что они пригласили для него Дженет. Подумал, что она хочет поговорить с ним. И как ему могла прийти в голову подобная глупость? После всего, что произошло, после того, как он получил письмо от ее адвоката на свой прошлый день рождения… да уж. После их расставания Томас был уверен, что отныне она будет последним человеком на Земле, который пожелает с ним поговорить. Но как бы то ни было… Все-таки это его день рождения. Томас отпускает от себя карандаш и сборник кроссвордов и отправляется за самоподогревающимся тюбиком приторно сладкого напитка, не имеющего ничего общего с «Эрл Грей». Выдавливая в рот чай, он смотрит на спутниковый телефон и снимает трубку. На ней есть кнопки, и она соединена с приборной панелью толстым черным проводом. Томас задумывается…

Потом набирает на телефоне номер Дженет, намертво врезавшийся в его память, и слышит щелчки и шипение, следом за которыми раздается внезапный, волнующий звук идущего звонка.

Глэдис смотрит на закипающий чайник и думает о том, что, вероятно, ей следовало бы пойти переодеться. Она приятно поболтала с девушкой по телефону, хотя потом та стала казаться уже не такой приветливой, когда выяснилось, что у Глэдис, скорее всего, не было на самом деле никаких кредитов со страховкой. В любом случае, с ее стороны было очень мило взять на себя труд, чтобы позвонить и поинтересоваться.

Нетвердой походкой Глэдис пробирается с чаем обратно к своему креслу и принимается изучать список программ на экране. По какому каналу там снова показывают «Pebble Mill at One»? Вот это ей нравилось. Но сейчас, похоже, не было ничего интересного: какие-то люди, кричащие друг на друга в споре о том, кто отец еще не родившегося ребенка, какие-то судебные приставы, какие-то чудаки, снующие по всем уголкам страны в поисках антикварных вещей. Пока Глэдис раздумывает, раздается шорох в дверной прорези для почты и легкий звук чего-то упавшего на коврик. Гостиная имеет выход прямо на улицу, и подойдя к двери, Глэдис обнаруживает на полу коричневый конверт. В коричневых конвертах никогда не бывает ничего интересного. Она наклоняется за ним, слыша, как хрустят ее суставы. На конверте имеется небольшое окошко с именем ее сына. Что ж, а его-то здесь нет. Им это должно быть известно. На лицевой стороне конверта большими темными буквами напечатано: «СОДЕРЖИТСЯ СРОЧНАЯ ИНФОРМАЦИЯ. ЭТО НЕ РЕКЛАМНАЯ РАССЫЛКА».

Глэдис пристально оглядывает конверт. Ну, разумеется, это не посылка. Это письмо. В самом обычном продолговатом конверте. Она произносит вслух: «Продолговатый». От этого ей становится смешно. Глэдис не уверена, что кто-то другой использовал бы сейчас это слово. Вероятно, другие сказали бы «прямоугольный». Но ей больше нравится «продолговатый». Долог… долг… долонг… кажется, есть какой-то чай, который называется как-то так? Сделанный в Китае? Или в Тайване, как рубашка Джеймса? Глэдис размышляет, почему люди перестали говорить «продолговатый». Очевидно, веяния с Континента. Так же как и большинство других изменений, как говорят по телевизору. Видимо, слово «прямоугольный» пришло оттуда вместе со стегаными одеялами. Эта мысль напоминает ей о том, что она хотела пойти переодеться. Глэдис отправляется на второй этаж, чтобы облачиться в юбку и блузку и положить коричневый конверт, так и не открыв его, на дно выдвижного ящика, где она хранит свои колготки и нижнее белье, вместе с множеством других нераспечатанных коричневых конвертов.

«Алло?» На этот раз звонит какой-то молодой человек. Он представляется Саймоном. Глэдис выслушивает его и говорит: «Да, знаете, вы совершенно правы. У нас действительно было дорожное происшествие. Когда? Ну… тогда еще мой муж вел машину. Билл. Но его вины в той аварии не было. Это корова сама выбежала на дорогу. Да-да, разумеется, кто-то в этом все же был виноват. В первую очередь сама корова. Люди думают, что коровы неповоротливы, но та оказалась очень прыткой. Удрала с пастбища и выскочила прямо на дорогу. Ворота? Да, они были нараспашку. Через них корова и выбралась. Нет, полагаю, кто-то оставил их незапертыми, вы абсолютно правы. Не думаю, что это корова сама их открыла. Коровы ведь не такие уж умные, верно? Во всяком случае та точно была не особо умна. Не думаю, что, если бы ей хватило ума открыть ворота, она потом так глупо бросилась бы под машину. Когда это было? Что ж, как я уже говорила, тогда Билл был за рулем. Это была светло-голубая машина. «Толедо», что ли? «Триумф-Толедо»? Да, это старая машина. Но тогда она вовсе не была старой. Она была вполне новой. Не то чтобы уж совсем новой, понятное дело, но новой для нас. Ох, что там было… С коровой, я имею в виду. Машина-то осталась цела. Билл? О нет, вы не можете с ним поговорить. Он вот уж двадцать лет как умер. Алло? Саймон?..»