Ники Сингер - Игра на выживание [litres]

– Нет, – отвечает Питер. – Никто пока не нажимал. Это крайняя мера. Так сказать, средство устрашения. Но работает отлично. В этом и была задумка твоей бабушки. Она говорила, что все стало слишком удаленным, слишком виртуальным, даже у нас на острове. И что мы все привыкли к идее об инъекции, что все делается за закрытыми дверьми, а нам, вернее, преступникам надо напоминать о реальном наказании. «Смерть, которую можно попробовать на вкус» – так она, кажется, говорила. Что-то по-настоящему публичное. – Питер задумывается на секунду и продолжает: – Так или нет, но люди, похоже, с ней согласились. Просто так она бы Верховным канцлером не стала. В общем, я не сомневаюсь, что, если будет надо, она выстрелит.

Да уж, в этом я тоже не сомневаюсь.

Бабушка и я. Прирожденные убийцы.

– А что считается тяжким преступлением? – спрашиваю я.

– Ну как обычно – убийство и тому подобное. А еще преступления, которые подрывают безопасность государства.

– Какого государства?

– Острова, естественно. Аррана. Например, перевозка нелегалов. – Питер замолкает и опирается на борт лодки. – А ты думаешь, почему она так завелась из-за мальчика?

– То есть, если я… если бы я действительно привезла нелегала…

Питер приставляет два пальца к своему лбу:

– Бум! Пока, Питер!

– Нет! Ты ведь ни в чем не виноват!

– О, не волнуйся, – говорит Питер. – Бум, бум! Сначала Мари.

Из суда прислали представительницу властей.

Они с бабушкой знакомы. Ее зовут Эстер, ей чуть за двадцать, она светлоглазая и улыбчивая.

– Простите, Верховный канцлер, что приходится это делать, – говорит она бабушке.

– Не за что извиняться, Эстер. Мы на острове соблюдаем процедуры. Прошу, приступай к своим обязанностям.

Эстер в штатском, но у нее большой портфель с эмблемой «Спящий воин». Только на ней не флаг Шотландии с вышитым внизу силуэтом гор, а просто горный силуэт на синем фоне. Как будто Шотландия превратилась в синее небо.

В служебном портфеле Эстер множество всяких гаджетов. С их помощью она сканирует нас с мальчиком. Сначала делает цифровые фотографии – анфас и в профиль.

– Вас с какого бока лучше фотографировать? – спрашивает Эстер, перед тем как сфотографировать меня в профиль. – Все актеры знают, какой профиль у них получается более удачно.

Это напоминает мне о том, насколько я отдалилась от виртуального мира. Я снова думаю о пистолете в суде Ламлаша. Мне не нужен пистолет, чтобы понять, что смерть уже близко.

Я говорю Эстер, что у меня нет удачного профиля. А вот мальчик с очень серьезным видом демонстрирует ей свою левую щеку. По-моему, это его первая шутка за все время нашего знакомства. Она смешнее дурацких шуточек Мохаммеда, но в то же время есть в ней что-то грустное.

Потом Эстер отсканировала у нас сетчатку глаз и сняла электронные отпечатки пальцев.

– Это ускорит процедуру идентификации, – объясняет она.

– А когда мы получим новые документы? – как бы между делом спрашиваю я.

– О, это зависит от того, когда ваши фамилии окажутся в начале тех или иных списков. – Эстер смотрит на бабушку и добавляет: – Но я, естественно, постараюсь ускорить этот процесс. Насколько это возможно при данных обстоятельствах.

Потом она переходит к вопросам:

– Понимаю, что приятного здесь мало, но я обязана задать вам несколько вопросов. Если честно, я уверена, что вся нужная информация и так есть у имгримов. Верховный канцлер, вы не против, если сначала мы побеседуем с вами?

– Да, конечно, – говорит бабушка.

Эстер задает вопросы, бабушка отвечает. Я по ходу дела узнаю, что, хотя на Арране родились только родители отца, в этом нет ничего страшного, потому что родители мамы родились на Основной территории в Шотландии, а это не нарушает законы Аррана о постоянном местопребывании.

– Вы не возражаете, если я задам несколько вопросов вашему приемному внуку? – спрашивает Эстер.

– Это невозможно, – говорит бабушка.

– Ах да. Он немой. Я где-то об этом читала. Простите. – Эстер сбрасывает данные в архив. – Тогда, может быть, Мари согласится ответить на несколько вопросов?

Я соглашаюсь.

Рассказываю свою историю. Нашу историю. Она не вполне соответствует действительности. Мальчик может выдать нас своей мимикой, но он слишком умен для этого. Кроме того, я уже давно заметила, что чем чаще повторяешь какую-то историю, тем правдивее она становится.

Наконец Эстер закрывает свой нанонет:

– С этим все, но вам все равно надо будет предстать перед судом и подписать кое-какие бумаги. Но, – она кивает в сторону бабушки, – я уверена, что мне не нужно объяснять юридическую сторону этого процесса. А так, как я уже сказала, остается ждать верификации из центральной базы. Если все подтвердится – бинго!

Если.

Какое маленькое слово.

Если.

Я пришла к выводу, что существует два вида слов: переменчивые и постоянные. Большинство постоянных относятся к страданиям.

Например:

голод;

жажда;

холод.

У них конкретный смысл. Они имеют отношение к реальности. Спросите меня. Спросите мальчика. Спросите любого, кто проделал долгий путь.

А есть слова переменчивые.

Например:

правда;

справедливость;

доверие.

Люди только притворяются, что в них есть конкретный смысл. Все зависит от того, кто главный, кто выносит приговор и что они хотят приобрести… или потерять. Поэтому, папа, я думаю, что все эти слова искусственные. Как границы в Африке. Потому что, папа, я не думаю, что моя правда совпадает с правдой имгримов. Кто сказал, что они правы, а я нет? Значит, я могу добавить слова «правильно» и «неправильно» в мой список переменчивых слов. И «красоту» можно было бы добавить. Но я не хочу этого делать, папа, потому что ты сделал для меня это слово настоящим. А голова мальчика или кусок бабушкиного мыла? Они делают наш мир прекрасным? Об этом ты хотел мне сказать?

И есть еще одно слово: «если». Это очень маленькое слово, папа.

«Если все подтвердится – бинго!»

Такое крохотное и одновременно огромное слово. Это слово может привести меня с мальчиком на Кровавый камень. Название Кровавый камень звучит не очень правдоподобно, папа. Его придумали. Значит, есть вероятность того, что его и не существует вовсе.

Но я думаю, что он существует.

Я заболеваю. Сначала мне кажется, что это мне снится. Но нет, я не сплю, я на кровати, на которой когда-то спали мои родители, и простыни намокли от пота. От моего пота. У меня жар. За весь долгий путь домой я ни разу не заболела. Даже когда в пустыне слепая девочка дала нам попить грязную воду. Мохаммед отравился. Его рвало, и несколько дней был понос. А моему желудку хоть бы хны. И чиггеры. Они искусали ступни Мохаммеда, а мои не тронули. И до пениса его добрались, а в мои интимные места не полезли. И вот теперь, в этом доме, где всегда есть еда и не кончается вода, где на кровати постелены свежепостиранные простыни, я лежу, обливаясь потом, и не могу даже пошевелиться.