Кристина Далчер - Голос

Иногда я вывожу невидимые буквы у себя на ладони. Пока Патрик и мальчики разговаривают где-то с помощью собственных органов речи, я разговариваю с собой с помощью пальцев. Я кричу, я стенаю, я проклинаю все на свете и непрерывно думаю о том, «как все было раньше», по выражению Патрика.

Ну а теперь у нас порядок такой: нам, женщинам, разрешено произносить сто слов в день. Все мои книги, даже старые детские книжки Джулии Чайлд, даже – вот уж ирония судьбы – рваная книжка в красно-белую клетку «Как сделать свой дом и сад еще красивее», которую одна моя подруга, сочтя это остроумной шуткой, преподнесла нам с Патриком в качестве свадебного подарка, заперты в шкафу, чтобы Соня ни в коем случае не могла до них добраться. А это означает, что и для меня они недосягаемы. Ключи от шкафов и от своего кабинета Патрик всюду обязан носить с собой точно тяжкое бремя, от которого невозможно избавиться; порой мне кажется, что именно тяжесть этого бремени и заставляет его выглядеть старше своих лет.

Больше всего я скучаю по всяким мелочам: по кружкам с карандашами и ручками, которые стояли у нас в каждом углу, по блокнотам, засунутым между книгами по кулинарии, по висевшей рядом со шкафчиком для специй маленькой грифельной доске, где я писала список покупок, который потом можно было легко стереть. Я скучаю даже по моим старым магнитикам на холодильнике с разнообразными поэтическими цитатами, из которых Стивен, буквально умирая со смеху, любил составлять забавные итало-английские фразы. Все это исчезло, исчезло. Как исчез для меня и доступ к электронной почте.

Как и все остальное.

Впрочем, кое-какие жизненно необходимые мелочи, даже глупости, остались прежними. Я по-прежнему вожу машину, посещаю по вторникам и пятницам продуктовые магазины, иногда развлекаю себя шопингом и покупаю новые платья и сумочки, раз в месяц делаю прическу в салоне «Януцци». Нет, стрижку я не сменила – мне пришлось бы потратить слишком много драгоценных слов, объясняя Стефано, сколько отрезать здесь и сколько оставить там. Мое чтение «для удовольствия» ограничено текстом рекламных объявлений, предлагающих «самый последний и действенный» энергетический напиток, или списком ингредиентов на бутылке с кетчупом, или инструкцией для стирки того или иного изделия: например: «Не отбеливать».

Очень увлекательно.

По воскресеньям мы водим детей в кино и, разумеется, покупаем попкорн и содовую, а также маленькие прямоугольные коробочки с шоколадками, какие продаются только в кинотеатрах и никогда в магазинах. Соня всегда смеется, когда смотрит те мультики, которые крутят перед основным фильмом, пока зрители не рассядутся по местам. Собственно, и меня фильмы несколько отвлекают от мыслей о реальной жизни; лишь во время просмотра фильма я слышу женские голоса, ничем не сдерживаемые и никак не лимитированные. Актрисам разрешено пользоваться дополнительным запасом слов, когда они на работе. Но, разумеется, произносимые ими слова роли написаны исключительно мужчинами.

В течение первых месяцев я действительно то и дело украдкой заглядывала в книгу, царапала коротенькие записки на коробке из-под овсяных хлопьев или на картонке из-под яиц, писала губной помадой любовные послания Патрику на зеркале в нашей ванной. У меня были серьезные основания, очень серьезные – Не думай о них, Джин, не думай о тех женщинах, которых видела тогда в продуктовом магазине! – чтобы продолжать писать записки хотя бы у себя дома. Но однажды утром к нам в ванную комнату неожиданно заглянула Соня и увидела на зеркале написанное губной помадой некое послание, которое она, впрочем, прочитать еще не могла, однако гневно возопила: «Буквы! Плохо!»

И с этого момента я стала писать записки только для себя и как бы внутри себя; я лишь изредка по вечерам решалась написать несколько слов Патрику, но только после того, как дети были уже уложены, а потом сразу сжигала разорванную на мелкие клочки записку в консервной банке. Но при Стивене – при таком Стивене, каким он стал в последнее время, – я никаких записок больше писать не рискую.

Патрик и мальчики, стоя на заднем крыльце возле моего окна, без конца болтают, обмениваясь новостями и всякими историями о школе и о политике, а вокруг в темноте вокруг дома неумолчно трещат кузнечики. Господи, как же много от них шума, от этих мальчишек и от этих кузнечиков! Просто оглохнуть можно.

Я слушаю их, и все мои собственные слова рикошетом отдаются у меня в голове, а потом вылетают изо рта тяжким бессмысленным вздохом.

Подумай, что тебе нужно сделать, чтобы оставаться свободной.

Что ж, если сделать хотя бы чуть больше, чем просто послать все к чертям собачьим, то и это может оказаться неплохой точкой отсчета.

И Патрик ни в чем из этого не виноват. Вот что говорю я себе сегодня вечером.

Он ведь пытался высказать свое мнение по поводу всей этой концепции, когда она впервые прозвучала под сводами синего зала в некоем Белом доме на Пенсильвания-авеню. Я знаю, что пытался. Чувства собственной вины в его глазах просто нельзя было не заметить. Однако он никогда не мог настоять на своем мнении, даже если оно было абсолютно правильным; настойчивость и напористость никогда не были ему свойственны.

И уж точно не Патрик ратовал за избрание Сэма Майерса президентом во время предыдущих выборов. Этим активно занимался совсем другой человек, пообещавший, что, когда в следующий раз Майерс выставит свою кандидатуру, голосовать за него будет гораздо больше американцев. Этому человеку Джеки еще за несколько лет до избрания Майерса дала прозвище «святой Карл».

От президента требовалось только слушать его наставления и ставить свою подпись под всяким дерьмом – весьма небольшая плата за восемь лет пребывания в роли самого могущественного человека в мире. К тому же, когда его избрали президентом, подписывать нужно было уже не так уж много новых постановлений, ибо каждая деталь этого дьявольского плана была заранее проработана и, по сути дела, воплощена в жизнь.

Все началось где-то в цветущих южных штатах, известных под названием «библейский пояс», ибо там влияние религии всегда было наиболее сильным. И в итоге «пояс» превратился в «корсет», так что на свободе остались только «конечности» страны – демократические утопии Калифорнии, Новой Англии и тихоокеанского северо-запада, а также округ Колумбия и южные административные районы Техаса и Флориды – эти штаты располагались так далеко на синем краю спектра, что казались неприкасаемыми. Однако же «корсет» вскоре превратился в «скафандр», а идеи преподобного Карла добрались даже до Гавайев.