Кристина Далчер - Голос

Мы оба понимаем, что времени у нас мало. Во всяком случае, у меня его останется совсем ерунда после того, как в понедельник мы проведем свою первую операцию на реальном пациенте.

– Мы, конечно, могли бы немного затянуть проект, – неуверенно предлагаю я. – Выиграть еще несколько недель…

– А тебе этого хватит?

– Нет.

Я вдруг вспоминаю, как мы с Джеки однажды поехали на пляж – это случилось уже больше двадцати лет назад, да и пляж был отнюдь не фешенебельный, во всяком случае, не Бермуды, не Канкун или что-нибудь такое. Мы сумели тогда наскрести денег только на пару ночей в жалком мотеле, из которого даже океана не было видно. И все-таки мы старались хотя бы на несколько дней каждое лето съездить в Рехобот, где пили пиво и всей кожей впитывали солнечные лучи, стараясь за этот короткий срок избавиться от безумной усталости, скопившейся после целого года чудовищной университетской нагрузки. А в тот последний раз, когда с ней туда поехали, я под самый конец радостно сообщила ей, что сумела припрятать кое-какие денежки, и теперь мы можем задержаться еще на денек, а то и на два.

– А тебе этого хватит? – спросила Джеки, посасывая ледяную «Корону», в которую еще и четвертушку лайма выжала.

– Нет, конечно, – засмеялась я.

– Все когда-нибудь кончается, Джини. Раньше или позже. Ты же понимаешь, что невозможно вечно оставаться в радужном пузыре каникул.

Я уже не помню, остались мы тогда еще на один день в том же мотеле или наутро собрались и вернулись домой. Зато я хорошо помню, что, как только мы втащили в свою джорджтаунскую квартирку пляжные сумки с купальниками-бикини и лосьоном для загара, я сразу поняла, насколько Джеки была права: эти два или даже три дополнительных дня на пляже действительно никакого значения для нас не имели, потому что раньше или позже мы все равно оказались бы здесь, в нашей берлоге, и принялись бы выбрасывать из холодильника остатки своих неудавшихся научных экспериментов и проверять скопившуюся почту, быстро утрачивая остатки загара и снова с головой погружаясь в мясорубку академических занятий.

Да, Джеки снова оказалась права. Раньше или позже все на свете кончается.

– А знаешь, – говорю я Лоренцо, – мысль об обратной направленности наших исследований впервые пришла мне в голову, еще когда преподобный Карл предложил мне снова взяться за эту тему. Я тогда почему-то сразу подумала: а ведь он, возможно, просто придумал всю эту историю насчет падения президентского братца и некой травмы, связанной с зоной Вернике. Я, помнится, стояла у себя на кухне и никак не могла отвязаться от мысли о том, что он вполне может использовать результаты моей работы и для совсем иных целей. – И когда я об этом вспоминаю, мне становится так тошно, что я зарываюсь в подушку лицом, мечтая, чтобы она вдруг взяла и поглотила меня целиком.

– Твоей вины тут нет, – говорит Лоренцо.

Да нет, как раз есть! И виновата я не только в том, что тогда, в тот злополучный вторник, подписала контракт с Морганом, толком его не прочитав. Моя вина зародилась еще два десятилетия назад, когда я впервые не пошла голосовать, без конца повторяя возмущенной моим поведением Джеки, что слишком занята, чтобы таскаться на избирательный участок или тратить время на участие в каких-то бессмысленных маршах протеста, или малюя лозунги, или тщетно пытаясь дозвониться до своего конгрессмена.

– Скажи, что я вовсе не обязана покидать эту кровать, – говорю я Лоренцо. – Никогда, никогда.

Он смотрит на часы.

– Видишь ли, нашим подопытным мышкам нужно еще часа два. А чтобы доехать до лаборатории, нам понадобится минут сорок пять.

– Час, – уточняю я. – Мне-то уж точно. Вспомни, я не Марио Андретти [41] Американский автогонщик, именем которого названа компьютерная игра. .

– Значит, у нас максимум час.

Я, разумеется, тут же начинаю ныть, что я не могу, не могу. Но я могу. И на этот раз я не молчу. Я кричу – и голосом, и всем своим телом, впиваясь ногтями в простыни и в плоть Лоренцо. Я кусаюсь, я издаю громкие стоны, я царапаюсь, как дикая кошка после укола амфетамина, я выпускаю из себя все то напряжение, весь тот страх и всю ту ненависть, что накопились во мне и теперь ручьем льются прямо в Лоренцо. И он принимает все это до последней капли, хотя потом кое-что все-таки отдает обратно, когда с силой оттягивает назад мои волосы, яростно впивается мне в губы и в грудь, доводя меня до изнеможения своими поцелуями. Да, это неистовая ярость, смешанная с любовью, это наш двойной вопль, обращенный к остальному миру со всеми его грехами.

Мы даем себе пятнадцать минут на то, чтобы все прибрать и решить, как быть дальше.

– Там есть другая лаборатория, – говорю я, вставая под душ и чувствуя, как сильно начинает щипать мои ссадины, когда их касается горячая вода. Опустив глаза, я понимаю, как истерзано все мое тело. – Боже мой, я выгляжу просто ужасно!

– Ничего не ужасно. Во всяком случае, на лице у тебя все хорошо, даже замечательно. Нет, правда, – уверяет меня Лоренцо, взбивая у меня в волосах мыльную пену. – И ты права: другая лаборатория наверняка существует. Только нам туда ни за что не попасть.

– Но мы должны туда попасть!

Лоренцо ополаскивает мои волосы и предоставляет мне полную возможность самой дальше управляться с тем крысиным гнездом, которое образовалось у меня на голове после мытья. Однако не проходит и двух минут, как он снова протискивается в тесную ванную комнату и, прислонившись бедром к раковине, говорит мне:

– Послушай, Джианна. Даже если нам и удастся проникнуть в эту их другую лабораторию – хотя я считаю, что нам это никогда не удастся, – то как мы будем действовать? Устроим поджог? Нас тут же поймают. Выкрадем их материалы? Это, конечно, можно – но, боюсь, нас с полными руками пробирок еще на пункте проверки остановят эти уроды в армейской форме, и, скорее всего, именно так и случится. И потом, разве кража пробирок с материалами сможет что-то изменить? Это ведь государственный заказ, милая. А государство – это машина, которой ничего не стоит все начать заново. И вы с Лин уже к началу будущего года будете вовсю потрошить рыбу, собственными ногтями вытаскивая из нее внутренности. – Лоренцо ненадолго умолкает, потом прибавляет: – Если ты, конечно, останешься здесь.

Я обдумываю его слова. Он, разумеется, совершенно прав.

– Значит, мы так ничего и не предпримем? – Я вылезаю из-под душа и начинаю вытираться. – Совсем ничего?

– Нет. Мы все-таки кое-что сделаем. Например, выберемся отсюда к чертовой матери.

– У меня дети, Энцо. Четверо. Даже если б я могла оставить Патрика…

Он меряет меня взглядом, задерживаясь на животе, уже немного округлившемся.