Ольга Денисова - Мертвая зыбь

Олаф вымыл руки и сел писать протокол вскрытия. Не хотелось выходить из шатра. Очень не хотелось. Будто в самом деле за кромкой света прятались уродливые низкорослые фигуры цвергов. Но он помнил о данном самому себе слове больше к фляге не прикладываться - смешно ведь, не ребенок, не женщина, чтобы сходить с ума от детских страшилок…

Орка снова затянула свою унылую, отчаянную песню… Вот так собака воет по покойнику: хочешь не хочешь, а пробирает дрожь. Их семеро здесь - покойников. Не хватает только восьмого, живого или мертвого… И кто-то же ходит там, вокруг шатра, живой или мертвый… Когда Олаф слышал характерный стук камней снаружи, то не сомневался, что это чьи-то шаги. Когда проходило немного времени - не сомневался, что шаги ему померещились.

Протокол он писал излишне тщательно. Есть хотелось и спать. Руки болели. Сильно, - надо было промыть хорошенько и перевязать. Глупо прятаться за уроспоровыми стенами. И вообще глупо. Даже смелости набираться, прежде чем выйти наружу, глупо. Смешно.

Олаф подхватил кастрюлю за обе ручки и подумал, что надо привязать к ним веревку, чтобы носить ее в одной руке. Потому что так удобней, а вовсе не для того, чтобы другую руку держать на рукояти ножа! Но ручки толстые и гладкие, а веревка будет резать ладонь.

Вышел наружу, стараясь не задерживаться на входе. Ради самоуважения.

Он (восьмой, Антон из Коло) деликатно сидел поодаль, за пределами светового пятна. Лицом на юго-юго-восток, будто в ожидании катера. Слушал космическую песню косатки. Олаф замер и едва не выронил кастрюлю под ноги - колени, и без того нывшие от усталости, дрогнули; со лба в глаз скатилась едкая капля пота… Потянуться к ножнам? Руки заняты.

Это от одиночества. От переутомления. От боли. От невыносимых звуков, издаваемых оркой под ритмичный грохот мертвой зыби…

Олаф поставил кастрюлю на землю и сделал шаг вперед. Может, морок рассеется, если подойти поближе? Его учили различать страх и ощущение опасности. Его учили идти навстречу своим страхам.

Морок не рассеялся, и Олаф сел на соседний с ним камень. Может ли спирт в столь незначительном количестве вызвать делирий? Вряд ли. Но в сочетании с переутомлением… Или «шепот океана» - это не только беспричинная паника? Написано же в книжке - не только.

Инструктор был одет в расстегнутую на груди пуховую парку и высокие ботинки с заправленными в них кальсонами. Под паркой виднелась соответствующая кальсонам нижняя рубаха. Это игра воображения, тайная (и опасная) надежда на то, что версия о сумасшедшем инструкторе ошибочна!

- На юге штормит сильно, - сказал морок. - Катера в ближайшие дни не жди.

У него были выдавлены глаза, и на щеках запеклась кровь - будто слезы. Размозженные губы, зияющий провал беззубого рта со сгустками крови внутри - он умер вскоре после сокрушительного удара по губам (не успел ни сплюнуть, ни сглотнуть кровь), но не раньше. Вряд ли такой удар можно нанести кулаком - орудие с твердой поверхностью и четким краем, овальное, примерно семнадцать на шесть. Скорей всего, ударили сверху вниз, лежащего. Сине-багровые распухшие пальцы на обеих руках - предположительно раздробленные. Прижизненно.

- Извини, - пробормотал Олаф.

Морок пожал плечами.

- Где тебя искать? - осмелился спросить Олаф.

- Там, - морок кивнул на юго-юго-восток и медленно поднялся, повернул налево.

Огнестрельное ранение левого колена, возможно выстрелом в упор, штанина залита кровью. Вдавленный перелом височной кости, причинен предположительно тем же орудием с овальной поверхностью. Вероятно, смертельный.

Морок шел, подволакивая левую ногу. Неспешно, расправив плечи. И вовсе не на юг, а вниз, на северо-восток. Огнестрельное ранение не было сквозным.

Три пары непромокаемых таллофитовых брюк и четыре пары уроспоровых - итого семь. Анорак уроспоровый один, четыре таллофитовые пропитки и две уроспоровые штормовки - итого семь. И восьмой комплект - на Сигни. Шел снег (мокрый?), в любом случае дул ветер. И логично было выйти из времянки не только в промокаемой парке, но и в штормовке поверх нее. И надеть уроспоровые штаны. Олаф сам ходил в уроспоровых штанах, о чем не пожалел ни разу.

Не было никакого сумасшедшего инструктора, не было! Потому что штормовку он отдал Сигни. Он один был одет и обут, его не было во времянке, когда раздетые студенты ее покидали. И, возможно, он не сразу нашел их в темноте, не сразу понял, что с ними произошло. Тогда ясно, почему сначала они не могли разжечь огонь, а потом нашлись и спички, и огарок свечи. Ясно, почему двое самых старших ребят отправились на северный склон, - без огня их ждала смерть от холода на дне ледяной чаши, с ними не было инструктора.

Прежде чем поужинать, Олаф разобрал вещи и составил их точную опись. И, пожалуй, примирился с мыслью о собственном сумасшествии.

Ему снилась Сампа, берег озера Рог, летний вечер и теплое дыхание океана над ржаным полем. И Ауне, совсем девочка, босиком шедшая по мокрому песку. Олаф смотрел на ее следы рядом со своими - такие маленькие! И шаг узкий по сравнению с его шагами.

Во сне он видел ее издали, и тяжелое красное солнце слепило ему глаза. Это был прекрасный сон: розовая с золотом рожь, по которой бегут пологие волны, чистая бирюза небес, блестящая серебром гладь воды, тень Синего утеса на воде… И Ауне. Олаф знал, что это сон, и твердил про себя: только бы не проснуться, только бы не проснуться… Он не сразу заметил темную низкорослую фигуру в тени утеса - цверг не прятался, но был почти невидим на фоне сине-серого камня. Олаф тряхнул головой, проморгался - и увидел еще одну фигуру. И еще, и еще! Они стояли неподвижно и ждали, когда Ауне приблизится к утесу.

Он кричал, чтобы она остановилась! Она не видела цвергов и не слышала криков Олафа. Он бежал за ней со всех ног, но не приближался ни на шаг! Солнце ушло за черные снеговые тучи, стемнело, на озере поднялась шквальная волна. Катер шел к Синему утесу, выжимая из двигателя все свои жалкие двенадцать узлов, но Синий утес не приближался, и в темноте, за пеленой мокрой снежной пыли, уже не видно было Ауне… Нет, это был не Синий утес - южные скалы Гагачьего острова. А на самой их вершине горел сигнальный костер, видимый даже сквозь снежную пелену.

За воем ветра не слышно было стрекота мотора, катер бросало с волны на волну, он то зарывался в воду, то взлетал носом к небу, чтобы плюхнуться брюхом в провал между волн, высоко поднимая соленую пыль, то заваливался на бок, черпая бортом ледяную воду. Он шел на помощь… Вокруг, держась за поручни, стояли ребята из спасательной экспедиции, капитан и рулевой в блестящих плащах, и все как один смотрели на сигнальный костер. И снова Олаф кричал, что надо поворачивать, что костер - это сигнал опасности, а не бедствия, но ребята словно не слышали его. Он смотрел в их лица и видел мертвые невидящие глаза, рыхлую синеватую кожу, бледные пальцы, сжимавшие поручни… Они поднялись (бы) со дна океана, чтобы дойти до Гагачьего…