Александра Бракен - В лучах заката [litres]

Сенатор Круз закашлялась, перебирая бумаги. Прежде чем она успела заговорить снова, Толстяк вмешался снова.

– Предлагаю обсудить все открыто, – начал он.

– О боже, – выдохнул Лиам, поднимая взгляд вверх, словно чтобы собраться с силами.

– Мне уже восемнадцать лет, – сказал Толстяк, – и у меня наконец-то появилось право решать, чего я хочу для себя. Но, если я сделаю неверный выбор, меня все равно за него накажут?

– Пожалуйста, задавайте вопросы в конце. – Озвучив этот призыв, сенатор Круз почти незаметно подала ему знак рукой, словно побуждая продолжать.

– Я не закончил, – возразил Толстяк. – Если я решу не позволять кому-то – а если этот специалист не обладает достаточной компетенцией – кромсать скальпелем мой мозг, самый важный орган моего тела, чтобы его «исправить», то я буду обречен сидеть в очередном лагере и на этот раз до конца жизни?

– А он мне нравится, – с воодушевлением сказала бабушка.

– Это не лагерь, – нетерпеливо сказал мужчина в форме. – Это община. А теперь давайте вернемся…

– Община за колючей проволокой? С вооруженной охраной? Вы понимаете, что этим вы только насаждаете в Америке – и во всем мире – точку зрения, что слово «другой» означает «плохой», «урод», «опасный». Это не реабилитация, вы просто хотите убрать нас с глаз долой и понадеяться, что проблема со временем сама собой разрешится. Простите, но это просто чертовски фиговая идея, и вы определенно понимаете, что она чертовски фиговая, потому что вы потратили две секунды на изложение плана, который определит жизнь многих тысяч людей, и некоторые из которых, возможно, находятся в этой комнате.

– Люди, затронутые пси-воздействием, обладают способностями, которые опасны и не поддаются контролю, – возразил мужчина. – Их можно использовать в качестве орудия преступления, для получения несправедливого преимущества, для причинения вреда другим.

– Правда? Деньги, например, тоже. Человек сам решает, как применить свои способности – вот что важно. Посадив его под замок за принятие решений о своем теле, на которое он имеет полное право, вы, по сути, демонстрируете нам свое недоверие. Вы считаете, что мы не способны сделать верный выбор, не можем быть добры к другим. Я считаю это невероятно оскорбительным, и, кстати, сейчас я неплохо контролирую свои способности, как вам кажется?

– Вы считаете, что детям в возрасте восьми, девяти, десяти лет нужно позволить принимать решения, от которых зависит их жизнь? – Сенатор Круз подбросила Толстяку контраргумент, который он мог использовать с наибольшей выгодой.

Я откинулась назад, радуясь, что мое мнение о ней было верным. Возможно, Анабель Круз не смогла в полной мере противостоять другим представителям власти, но она нашла хитроумный способ донести свою точку зрения.

– Я говорю, что дети, у которых отняли годы жизни, имели достаточно времени, чтобы взвесить все варианты и решить, что они выберут, когда у них будет возможность получить лечение, – парировал Толстяк. – У них было время подумать о своем выборе, и они смогут принять осознанное решение. Поверьте, это единственное, о чем мы все думали, когда контролировалась каждая минута нашей жизни или когда каждый день нам приходилось сражаться за еду, воду и кров, когда люди буквально охотились на нас. Вы собираетесь провести границу по восемнадцатилетним, прекрасно зная, что восемьдесят процентов детей, отправленных в лагеря, еще не достигли этой границы? Я, восемнадцатилетний, провел в лагере год. Одна моя хорошая подруга провела там шесть лет, но ей только семнадцать. И она должна будет подчиниться решению тех же людей, которые, вообще-то, и отправили ее туда?

Я поморщилась, избегая смотреть на папу с мамой. Я не хотела, чтобы они чувствовали себя еще более виноватыми.

– Нам нужно перейти к следующей теме, – сказал другой мужчина, – иначе мы не сможем выслушать вопросы…

– Я согласна, – неожиданно подала голос доктор Грей, а потом пояснила: – С этим молодым джентльменом. За исключением случаев, когда дети совершили преступления или пережитый ими опыт сказался на их способности принимать решения или они нанесли кому-то вред, остальные дети, которые покинут лагеря, должны выбирать сами. Однако родители тех детей, которые еще не достигли возраста сознательного волеизъявления, получат право принять это решение и должны будут это сделать до того, как ребенку исполнится семь лет.

Последние слова она уже произнесла чуть слышным голосом. Репортеры, впитывавшие каждое ее слово, повскакали, чтобы засыпать ее вопросами, которые, по сути, сводились к одному: « Где президент Грей?»

Сенатор Круз полистала свои заметки, а потом, словно невзначай, спросила:

– Думаете, вы сможете предложить более удачную систему, учитывая имеющиеся ресурсы?

– Да, – уверенно кивнул Толстяк. – И я думаю, если вы продолжите настаивать на своем, вы не только продемонстрируете пренебрежение в отношении психологических и эмоциональных потребностей этих детей, но и обречете их на жизнь, полную страха и стыда. И если вы хотите, чтобы все так и вышло, можете просто оставить их в лагерях.

– Хорошо, – сказала сенатор Круз. – После завершения данного выступления мы возобновим обсуждение этой темы. Если другие дети с пси-способностями захотят к нам присоединиться, пусть обращаются ко мне.

Во время этого обсуждения какой-то парень в бейсболке, сидевший впереди, вдруг поднялся и устремился в другой конец зала, быстро пробираясь к выходу. Руки его были скрещены на груди, лицо скрывал козырек. Это мог быть кто угодно.

Но я точно знала, кем он был.

Я тоже поднялась, проигнорировав вопросительные взгляды Лиама и Вайды, и показала жестом, что выйду на минуту. Вряд ли наша встреча окажется такой короткой. Но сенатор Круз уже заговорила снова, на этот раз о грядущих выборах в Конгресс и на пост президента, так что всеобщее внимание было снова приковано к ней.

Снаружи, в коридоре, было гораздо прохладнее, чем в переполненном зале, который уже больше напоминал парилку. Но Клэнси вышел сюда не ради глотка свежего воздуха, но чтобы побыть в тишине. Он уселся в конце длинного коридора, выбрав место напротив окна, откуда была видна парковка отеля.

– Пришла посмеяться, а? – хрипло спросил Клэнси, не поворачивая головы и продолжая пристально смотреть в окно. – Наслаждайся.

– Я здесь не для того, чтобы смеяться.

Он фыркнул, но ничего не сказал. Потом я заметила, что парень то сжимает, то разжимает кулаки.

– Постоянно пропадает чувствительность в пальцах правой руки. Говорят, что такое осложнение никогда раньше не встречалось.

Я прикусила язык, чтобы не ответить дежурным « Мне жаль». Мне не было жаль.