Владимир Савченко - Должность во Вселенной. Время больших отрицаний (сборник)

Ладно. Валерьян Вениаминович вспомнил, что поднялся сюда не для отвлеченных размышлений. Сел в пилотское кресло, разложил на коленях графики Иерихонского, приготовился работать. В ядре Шара тускнело фиолетовое зарево «мерцаний».

«Итак, блуждающая метапульсация в 17.10–17.15 по земному времени выпятится в барьер на северо-западе. Вон там. Может сместить нижние слои Шара – это допустить нельзя, в них башня. Хрупнет она, как сухая палка, несмотря на стометровую толщину и три слоя – для НПВ все равно: что бетон, что картон. Стало быть, в момент этих родовых схваток материи надо бы перетянуть сеть в противоположную сторону, на юго-восток. Или заранее?.. Нет, это нельзя, сами башню сломаем. А в каком состоянии сеть в месте выпячивания?»

Справился по снимкам: с дырами.

«Значит, первую заплату туда. А выдержат ли канаты, они и так натянуты струнами?.. Нет, держать и не пущать – это не то. Не лучше ли другой вариант, гибкий – сыграть с метапульсацией в поддавки? Перед ее выпячиванием осторожно поднять сети и Шар над башней аэростатами. Метров на пятьсот… на высоту башни то есть. Пусть Шар побесится в высоте. А потом опустить. Ох нет, это сложно: надо дополнительные аэростаты, чтобы поднимать ровно, не свалить башню, надо одну сеть перевести под него… а то ведь выскочит заволновавшийся Шарик и тю-тю. Не управимся в три нулевых часа… Постой… – Он всмотрелся в графики: ломаные кривые в опасном месте подходили к краю не одним выбросом, целой серией. – Плохо дело. Тут с одной метапульсацией не придумаешь, как управиться, а с каскадом их… Ведь это космические вздохи-всплески: чуть слабее дунет – ничего не произойдет, чуть сильнее – гнилыми нитками лопнут канаты, рассыплется башня. И Шар тю-тю… А расчет Иерихонского весьма приблизителен».

…И снова лик вечной бесконечности посветил на крышу, на сидевшего там человека сизо-голубым овалом вселенского шторма с яркими бело-синими вкраплениями.

Валерьян Вениаминович откинул голову к спинке кресла, поглядел, смежил глаза, улыбнулся устало и грустно. Ему не надо было смотреть – помнил.

Первоначальный туман разделяется на рябь вытянутых всплесков-струй; в них завиваются вихревыми светящимися кляксами с рваными краями протогалактические воронки:

– от усиливающегося незримого напора времени-действия ядро вихря бурлит протозвездами; затем и они разделяются на ядро-звезду и рукава протопланетного газа;

– кадр-год, кадр-год – и рукава стягиваются, сгущаются в пульсирующие лохматые горячие тела; они стынут-тускнеют-уплотняются, высасывают из окрестного пространства первичный туман и рои метеоров; на немногих планетах отделяется твердь от вод, воды от атмосферы, формируются материки и острова…

…и все это процесс-процессия.

Затем перевал через максимум напора струй и – под горку – процесс смешения. Красивое и яркое возвращение в Ничто.

«Боже мой, – думал Пец, – сейчас там возникают мириады существ, любящих более всего свою жизнь и оценивающих все с этой позиции. В миллионах точек пустоты теплится и разгорается разум – охватывает мыслью больше пространства, чем можно увидеть, больше времен и событий, чем можно прожить, больше возможностей, чем удастся реализовать. Что это, зачем? Возникают и рушатся цивилизации, миры, созвездия меняют свой вид… А я, туземный вождь мелкой шараги на третьеразрядной планетке, сижу и рассматриваю все с ничтожнейшей точки зрения: как бы от этих процессов не лопнула сеть и канаты».

Валерьян Вениаминович вдруг понял, что ему стыдно; даже погорячели щеки.

Свечение метапульсации между тем накалилось и стало сникать.

«Почему стыдно-то? От двойственности? Раздираюсь между великим и смешным, как корова на льду… Да нет же, все не так!

От одного только представления обилия миров – мерцающих точек в MB, эпох, цивилизаций существ, которые снуют-живут-плодятся-радуются-ужасаются-находят-теряют-познают-забывают и так далее… уже ясно, что не может быть это ничем иным, кроме как заблуждением. Мы – разумные подробности неразумных процессов, Корнев прав. Под видом одного – другое. Но тогда – мои заботы и действия тоже заблуждение? Какое же я вынашиваю «другое» под видом «одного»? А простое, почтенный Вэ Вэ: сохранить от разрушений вверенную тебе шарагу – откуда может хлынуть поток новых знаний, который взрыхлит, завьюжит и в конечном счете разрушит мир. Поняв первичную суть стремлений, ты все равно следуешь иллюзорнейшему из них: чтоб было хорошо. Счастье, порядочек и лафа. Заблудшим – простительно, знающему – стыдно».

Он сложил бумаги, поднялся, спустился в коридор – и направился прямо к лифту, не зайдя в лабораторию MB, не сообщив ее деятелям ничего.

«Успею».

В приемной по-прежнему было пусто, только дверь корневского кабинета приоткрыта; оттуда доносились голоса. Директор узнал тенорок референта (он так именовал по старой привычке своего зама Валю), хотел проследовать дальше, но услышал слова: «…Пец будет против» – и задержался у тамбура. Интересно стало, против чего это он будет против.

– Да почему против? – басовито возразил другой голос. («Иерихонский», – узнал директор). – Ты в курсе всех дел и будешь вполне на месте, какого рожна ему надо!

«Действительно», – подумал Пец.

– А вот будет – и все, я точно чую, – снова мелодично отозвался референт. – Вроде не конфликтовали с ним, и все делаю… а не по душе я ему, и все.

«Разве? – мысленно усомнился директор. – А вообще говоря…»

– Ну, Валя, по душе не по душе – это, знаешь, из области тонкой химической психологии. Так кадровая политика не делается. Я считаю, что у тебя все шансы. Ты Корнева чаще других – особенно последнее время – заменял? Заменял. Справлялся? Вполне. Без тебя и Хрыч зашился бы, как миленький… Имеешь ученую степень, стаж, труды, партийность. Нет, я уверен, что место главного за тобой, только не теряйся. А на Хрыча, если станет ерепениться, и нажать можно. Слишком уж мы на него и Сашеньку молились. Да и не станет он… ну, поершится немного, а потом махнет рукой. Он же не от мира сего.

«Хрыч – это я, – понял Валерьян Вениаминыч. – Вэ Вэ, папа Пец, Хрыч… У меня кличек как у коммунальной дворняжки!»

– Ты потише, – приглушил голос референт, – его кабинет напротив.

– Нет его там, я заглядывал. И смотри, что получается, – увлеченно басил Иерихонский. – Ты – на вакансию главного. На твое место нашу зверь-бабу Малюту Скуратовну. Уж кто-кто, а она в оргвопросах и координации собаку съела – так?

– Ага, а на ее место – тебя? Понял. А я думаю, чего это Шурик заботится о продвижении начальства!

– Нет, а что же!

Оба рассмеялись.

Валерьян Вениаминович тихо прикрыл двери, направился к себе. На душе стало тускло. Не было космического отчаяния Корнева – освободившаяся вакансия. Люди-волны: родиться, выдвинуться и умереть. Мчат по времени мириады таких волн-жизней – из века в век, из мира в мир. Ничего впереди, ничего позади. Не время пожирает своих детей, они сами – друг друга.