Владимир Савченко - Должность во Вселенной. Время больших отрицаний (сборник)

И уж если в этом сплошная иллюзия: не-мое, все-общее есть мое – что говорить о прочем.

Мы отдали дань личной жизни наших героев еще в первом романе: у Пеца было одно, у Корнева другое, у Толюна третье и так далее. Не смогли увернуться от этого и здесь: у Панкратовых вон завелись НПВ-детишки, Валю Синицу директором не выбрали… ай-ай! Будет и дальше, обойти невозможно, о людях пишем. Но лишь в той мере, в какой автору не удастся сей предмет обойти, увернуться от него, проскочить мимо – как он и в жизни, кстати, уворачивается от этого – и довольно успешно – последние годы: надоело.

Потому что все это, повторяю, чепуха. Сопли. (Кстати, наши предки – особенно из славян, а среди них особенно из дворян и казаков – это лучше нас понимали; потому и крупнее жили, размашистей, шире.)

Главным в жизни людей и человечества, цивилизаций и вселенных были и есть идеи. (Один мой знакомый вопрошал: «Да зачем людям идеи?..» Не та постановка вопроса. Зачем идеям – люди? А ежели кто и оказался им нужен, то это для него – честь.)

Сверхсюжет этих романов посвящен возникновению и развитию новых идей и знаний о мире. А от них – и сверхчудовищных событий и дел (пока только чуть затронутых вначале), против которых все личностные штучки-дрючки просто неразличимы.

Наиболее примечателен в этом – наш новичок.

Из личной жизни его приведу лишь одну подробность (да и ту, пожалуй, смог без моей помощи уже подметить вдумчивый читатель). Он говорил нормально: «Нет, серьезно» или «Нет, я серьезно…» – речевая привычка, вполне уместная в устах человека, чьи высказывания неординарны и, как правило, действительно весьма серьезны, значительны; настолько, что неподготовленному собеседнику трудно бывает, как говорят, врубиться, принять их к размышлению. А коли так, то проще поднять на бу-га-га. Вот и пересобачили на жлобское «Нет, сурьезно», сделали кличкой – еще в институте.

О прочем в его жизни только и остается нам судить по тому, что человек сей отрекся даже от имени-отчества своего, да и от фамилии тоже. Принимайте, мол, меня таким – вне имен и названий. Муни. Отшельник.

В его отшельничестве было спокойно-усталое: да пошли вы все.

Как жизнь обычных людей измеряют в годах, так жизнь Имярека Имярековича НетСурьеза можно измерять в идеях. Мы не станем тревожить те, которые довели его до изгнания из НИИ п/я такой-то, затем до психушки и завершились пребыванием на Катагани-товарной в качестве сцепщика. Начнем с тех, какими он утвердил себя… попутно и восстановил многих против себя – в НИИ НПВ.

Он слонялся везде, покуривал, посматривал, послушивал – не спеша ни подключиться к какому-то делу, ни присоединиться к чьему-то замыслу. Побывал в зоне у «полигона будущего Материка», на НПВ-баржах внутри его, на Внешкольце и на Капмостике, на верхотуре – от трензала по обновленную ГиМ-2.

Он заглянул в лабораторию Ловушек на уровне К110, как раз когда Миша Панкратов и Дуся Климов развивали только что родившуюся идею транспортировки по многим площадкам. ТМП, сразу и аббревиатуру дали.

Предложил ее Миша взамен перевозки взятых в горах утесов вертолетами в Ловушках-схронах, – и право, она была неплоха.

– Раз мы берем что угодно через облака на дистанции в сотни километров, значит это взятое, вышеупомянутое… будь то валун, банк или железнодорожный состав, не играет роли, – единым духом выдавал Михаил Аркадьич, стоя с мелом возле доски, – ну а вывалив его из Ловушки, точно так можно взять другой Ловушкой с расстояния в сотни километров через облака…

– Если они будут где надо, – вставил Климов. – Между этой площадкой и той Ловушкой.

– Естественно, – согласился Миша. – Но сейчас осень, октябрь. За облака и тучи можно не волноваться. И тогда смотри… – Он принялся рисовать мелом на коричневой поверхности зазубрины слева, круг на палочке справа, извив в середине внизу, два облакоподобных овала вверху; соединил через них двумя дугами левую и правую части. – Вот горы, вот Овечье с ЛОМами, вот НИИ… а вот подходящие облака. Берем камень… кладем на площадку в Овечьем… Ловушка около НИИ чрез свое облако берет его…

– Зачем около – прямо на краю Внешкольца ее и ставить!

– Правильно! Тогда та же Ловушка и опустит взятый валун на полигон. Никаких схронов, главное, никаких вертолетов… А!

Это победное «А!» было адресовано не столько Климову, который уже внес свой вклад в идею ТМП, сколько НетСурьезу. Тот стоял, смотрел, покуривал сигарету, потом усмехнулся:

– Вы те самые два тонущих ростовщика. Нет, серьезно.

– Какие ростовщики, где тонут?

– В пруду. Нет, ну, там был один. Все тянут руки, кричат: «Давай!» – а он не дает. И тонет. Насреддин понял его натуру, протянул руку со словами: «На, бери!» – и тот сразу ухватился.

– Ага… – скучно взглянул на него Климов. – Мы тонущие ростовщики, ты Ходжа Насреддин. Возмутитель спокойствия. Ну, валяй, протягивай руку и говори «На!» Я не гордый, я возьму.

Стоит заметить, что такому повороту разговора – с явным вниманием к реплике только что пришедшего человека, да еще и новичка – кое-что предшествовало. НетСурьеза, вопреки его кличке, уже принимали всерьез. Миша Панкратов так наверняка.

Ну, прежде всего то его «рацпредложение» на Катагани-товарной: не таскать радиоактивный эшелон, а оставить на месте, сам высветится. Так и вышло. Затем последовало еще более крупное – в первый же день работы в НИИ (он, правда, длился для Имярека более пяти суток… человек, что называется, дорвался); настолько крупное, что оно, если говорить прямо, породило Ловушки следующего поколения, ЛОМДы – Ловушки-миллиардники.

– Надо это… двадцатиметровые цистерны, – сказал он раздумчиво Панкратову, понаблюдав в мастерской сотого уровня за сборкой ЛОМов. Там в жерла «максутика» как раз вставляли и крепили метровой длины цилиндр, вторую ступень; его потом и заряжали самым крутым К-пространством, чтобы потом упрятать туда пятидесятиметровый утес. – На сто двадцать тонн бензина, они же сто двадцать кубов… на восьмиосных платформах. Ну, платформы, понятно, долой. Видел такие?

У него была скверная манера говорить не слишком доходчиво и не совсем внятно – будто всем наперед должно быть понятно и известно то, что ясно ему и что он знает. С полуслова.

– Может, и видел, не припомню, – отозвался Панкратов. – Так что?

– Так… сколько в нее, цистерну, влезет, во вторую ступень-то… против этих цилиндриков. Только вставлять в «максута» придется не так. Засовывать К-языком.

Миша смотрел на него с не меньшим интересом, чем тогда на станции, когда сцепщик в замасленной фуфайке начал изрекать насчет «осколочных» изотопов и их ускоренного высвечивания. Ну, тип, ну, башка!.. Панкратову вполне хватило этих невнятных фраз: все верно. Да, они помещали эти цилиндры в трубы «максутиков» потому что так было привычно и удобно: меньшее в большее. Но возможность поместить большее в меньшее осталась неиспользованной – а на то и НПВ, на то и Ловушки! Ведь этот цилиндр после введения К-пространства в первую ступень Ловушки обращался там в светящуюся иголочку. Так что места там явно хватит и для цистерны. А они пренебрегли. И вот, пожалуйста, свежий человек со свежим взглядом ткнул его носом.