Питер Страуб - Фантастический Нью-Йорк: Истории из города, который никогда не спит [сборник, litres]

– Я должна найти Джудит, – говорит Ханна. – Ей нельзя гулять допоздна, ведь завтра в школу.

– Помнишь картину, что ты написала прошлой зимой? – бормочет Питер, будто пьяный или полусонный. – Голуби на подоконнике, заглядывающие в квартиру.

– Это не я написала. Ты путаешь.

– Дрянная картина. Терпеть ее не мог. Так обрадовался, когда ты ее продала.

– Я тоже, – отвечает Ханна. – Питер, мне пора ее искать. Сестру. Скоро ужин.

– Я – горе и гибель, – шепчет он.

Зеленый свет начинает вращаться, отбрасывая блики, которые тут же принимаются плясать и кружить вокруг, словно планеты вокруг звезды, новорожденные миры и целые вселенные, столь малые, что могут уместиться у Ханны на ладони.

– Я жажду крови, – произносит Питер, – алой, горячей, трепещущей плоти моих жертв.

– Боже, Питер, это даже для тебя чересчур по́шло, – Ханна протягивает руку и прикасается к стеклу. Оно теплое, как весенний вечер, как яркие глаза ее матери.

– Не я это написал [48] Действительно, Питер цитирует строчку из песни Absinthe американской группы Blood Axis . .

– А я никогда не писала голубей.

Она прижимает пальцы к стеклу и не удивляется, когда оно трескается и разлетается на осколки. Сверкающий алмазный вихрь охватывает ее, разрывая на куски вместе с остатками видения, погружая в крепкий, пусть и неровный, сон.

– Нет настроения, – говорит Ханна, отодвигая на край стола картонное блюдце с тремя жирными кусками рыжеватого сыра и парой недоеденных крекеров. Стол завален объявлениями о разнообразных выставках, открывающихся в других галереях. Ханна переводит взгляд с Питера на белые, увешанные картинами стены комнаты.

– Я лишь хотел, чтобы ты куда-нибудь сходила. Ты же все время сидишь дома.

– Я хожу к тебе.

– О том и речь, милая.

Ханна отпивает теплого мерло из пластикового стаканчика и думает, что с бо́льшим удовольствием выпила бы пива.

– Ты же говорила, что любишь работы Перро.

– Да, – отвечает она, – но сегодня мне не хотелось никуда идти. В последние дни я паршиво себя чувствую. Одиноко.

– Так случается с людьми, которые отказываются от секса.

– Питер, я ни от чего не отказывалась.

В итоге она вынуждена следовать за ним, медленно обходя помещение, останавливаясь, чтобы перекинуться парой слов с малознакомыми людьми и теми, с кем ей не хотелось встречаться – с людьми, которые знают Питера лучше, чем ее, чье мнение имеет вес и кого она вовсе предпочла бы не знать. Она вежливо кивает, улыбается, пьет вино и старается не слишком задерживаться перед огромными темными полотнами, напоминающими масляно-акриловые окна поезда.

– Он стремится продемонстрировать нам изначальную сущность старых сказок, – говорит Питеру женщина по имени Роуз, хозяйка галереи в Аптауне, о выставке в которой Ханна может только мечтать. – «Красная шапочка», «Белоснежка», «Гензель и Гретель», – продолжает Роуз. – У него к ним постфрейдистский подход.

– Это заметно, – отвечает Питер, но Ханна понимает, что несмотря на показной интерес, ему на это плевать.

– Как продвигается новый роман? – спрашивает Роуз.

– Медленно пережевывается, как полный рот соленых канцелярских кнопок, – отвечает Питер, вызывая у женщины гомерический хохот.

Ханна отворачивается к ближайшей картине. Это лучше, чем слушать, как Питер и женщина болтают, притворяясь, что общество друг друга им приятно. На картине мрачный хаос черных, красных и серых мазков, пестрота, с трудом складывающаяся в образы. Нужно очень тонкое восприятие, чтобы понять, что изображено на полотне. Ханна вспоминает, что видела снимок этой картины на «Артфоруме».

Маленькая бежевая карточка справа на стене гласит, что картина называется «Лесная ночь». Ценника нет – работы Перро не продаются. Ханна слышала, что он отклонял предложения в миллионы, даже десятки миллионов долларов, но ей это кажется преувеличением и пиаром. Современные художники любят создавать вокруг себя легенды, к тому же всем известно, что недостатка в деньгах Перро все равно не испытывает.

Роуз несет что-то о рассмотрении вероятностей, сказках и о том, как дети благодаря им избегали опасности в реальной жизни – что-то прямиком из Бруно Беттельгейма [49] Бруно Беттельгейм (1903–1990) – американский психолог и психиатр австрийско-еврейского происхождения, бывший узник концлагерей Дахау и Бухенвальда, известный в том числе трудами о роли волшебных сказок в воспитании детей. , как кажется Ханне.

– А я всегда болел за волка, – говорит Питер. – И за ведьму, и за трех медведей. Мне всегда казалось глупым сопереживать девочкам, у которых недостаточно мозгов, чтобы не шастать по лесам без взрослых.

Ханна едва слышно смеется и отступает от картины, чтобы внимательнее рассмотреть. Над лесными дебрями – мрачное безлунное небо. Через лес тянется тропинка, а во мраке поджидает некто костлявый, сутулый. Пара выверенных алых мазков на месте глаз. На тропинке никого, но намек ясен – скоро кто-то появится, и затаившееся среди деревьев существо терпеливо ждет.

– Вы уже видели камни? – спрашивает Роуз, и Питер отвечает, что нет.

– Это работа в новом направлении, – объясняет женщина. – Они выставляются всего второй раз.

«Если я когда-нибудь смогу так рисовать, – думает Ханна, – то к черту доктора Валлотон. Если я напишу нечто подобное, можно будет считать, что из меня изгнали всех демонов».

Роуз отводит их в сумрачный уголок галереи, к нескольким ржавым клеткам, в каждой из которых лежит по камню. Крупные булыжники и мелкая галька, отполированные водой куски гранита и сланца, на каждом из которых коряво написано слово.

На первом – «следуй».

– Питер, я хочу уйти, – выдыхает Ханна, не в силах отвернуться от желто-коричневого камня и отвести взгляд от выбитых на нем букв. Смотреть на остальные она не осмеливается.

– Тебе плохо?

– Мне нужно уйти, вот и все. Немедленно.

– Если вам нехорошо, – нарочито услужливо говорит Роуз, – то можете воспользоваться ванной комнатой.

– Нет, все хорошо. Мне просто нужно подышать воздухом.

Питер заботливо обнимает ее, поспешно прощаясь с Роуз. Ханна так и продолжает смотреть на камень, лежащий за решеткой, словно маленький злобный зверек в зоопарке.

– Удачи в работе над книгой, – улыбается Роуз.

Ханне кажется, что ее вот-вот стошнит, и уже собирается бежать в туалет. Во рту металлический привкус, а сердце стучит, словно деревянная колотушка по замороженному куску мяса. Адреналин кипит, голова кружится.

– Рада была знакомству, Ханна, – добавляет женщина, и Ханна с трудом выдавливает улыбку и кивает.

Питер выводит ее из переполненной галереи на тротуар Мерсер-стрит, где их встречает теплая ночь.