Питер Страуб - Фантастический Нью-Йорк: Истории из города, который никогда не спит [сборник, litres]

Когда она отложила кисть и размяла затекшие плечи и шею, за окном уже забрезжил розоватый рассвет.

Холст был покрыт птицами.

С безумием легче справляться, когда в твоих перьях бушует ветер. Суини нырял в воздушные потоки, проносился сквозь расчертившие небо полосы звездного света, взмывал к скрытой облаками луне. На сумасшедший город внизу опускалась ночь. Люди общались – приветствовали друг друга или оскорбляли. Скрипели шины, ревели автомобильные гудки. В сумерках выли собаки, им подвывали кошки, а шорох мелких животных и привычное пение птиц дополняли эту городскую симфонию.

Суини им не подпевал.

Он молча боролся с ветром, летя над слепящими огнями города. Над ароматами цемента и гнили, над запахом жареного мяса и плесени, крови и любви, над страхами и надеждами миллионов городских жителей.

Над их безумием.

Даже в облике птицы Суини воспринимал Нью-Йорк как город безумцев. Нет, тебе не обязательно было сходить с ума, чтобы получить тут прописку, и, в свою очередь, проживание здесь не обязательно приводило к психическим расстройствам какого-либо рода, но чтобы жить здесь и добиваться успеха, требовалось быть в определенной степени безумцем.

Суини до сих пор не решил, что было причиной, а что следствием.

Сам он прибыл сюда не по своей воле – его перебросил через соленый океан волшебник. Он был изгнан из своего королевства, пусть в Ирландии давно уже не было королей.

Он летел, сражаясь с небесами, сквозь дебри высотных зданий. Он летел над мостами и поездами, подобно драконам вырывающимися из недр земли. Он был выше любви, ненависти и бесчисленного множества безымянных людских секретов.

Подобрав крылья, Суини опустился на землю во дворе собора Иоанна Богослова. Колокольный звон сводил его с ума и заставлял топорщить перья. Но у безумия были свои правила, и внизу, в тишине он успокаивался. Он ночевал в башне-руине и питался зернами, которыми щедро усыпали церковные ступени во время свадеб.

Это место уже долгие годы было его пристанищем. Однажды он встретил женщину – кажется, ее имя было Мадлен, – которая пахла бумагой и историями. Она была добра к нему – настолько, что Суини не раз задумывался, не видит ли она под перьями то проклятье, что на него наложили. Она всегда насыпала для него еды и приоткрывала оконную раму, чтобы он мог пробираться внутрь ее рабочего кабинета и смотреть, как она трудится над книгами.

Да, Мадлен. Приняв человеческий облик, Суини присутствовал на церемонии прощания с ней здесь, в соборе. Он разыскал и прочел ее книги, герои которых так же затерялись во времени, как и он сам. Она была добра к нему, и ее доброта была сильнее безумия.

Мэйв стояла у холста, протирая сонные глаза испачканными краской руками.

Картина вышла на славу. Мэйв удалось передать буйство перьев и полупрозрачность распахнутых в полете крыльев. Она решила, что сможет написать серию подобных картин.

– Кажется, у меня получилось то, о чем ты всегда просил, – сказала она по телефону Брайану, своему агенту. – Проявить амбиции, выйти из зоны комфорта, все такое.

– Да, но почему птицы?

– Это не натюрморт и не пейзаж, если тебя это беспокоит.

– Да нет, я не беспокоюсь… Пришли мне пару снимков текущих работ. Я попробую подыскать место, где их выставить. Если не выйдет, будем считать, что у тебя случился период куриных мозгов.

Это была не та похвала ее фантазии, какую Мэйв рассчитывала услышать, но и этого было достаточно. Теперь она могла спокойно писать картины, а энтузиазм – дело наживное.

Она всем нутром чувствовала позывы творить и видела образы будущих картин. Собрав карандаши и альбом, она отправилась в город делать наброски.

Суини сидел на скамейке в Центральном парке и выщипывал из рук перья. Перед тем, как перья начали появляться, он несколько дней чувствовал возвращающееся безумие. Он хорошо знал, что это такое. Его кожа зудела, и если дело было не в проклятых перьях, то, несомненно, в безумии.

Вот уже целую вечность нестерпимый зуд под кожей означал либо приступ безумия, либо рост перьев. Со дня наложения проклятия прошли сотни лет, но жизнь – долгая штука, как и проклятия.

Суини даже подозревал, что проклятия куда более долговечны.

У ножек скамейки ворковали и прыгали голуби, изредка поглядывая на Суини блестящими глазами. Суини ковырялся вокруг пера ногтем, пока не убедился, что хорошо подцепил. Перо выходило медленно, с кровью. Когда оно вышло, Суини тяжело вздохнул и выбросил его на землю. Голуби кинулись врассыпную.

– Могу вас понять. Меня тоже эта дрянь раздражает.

Суини принялся вытаскивать другое перо, торчавшее из кожи на локтевом сгибе. Выщипывание перьев не могло ни предотвратить превращение, ни замедлить его, но Суини было необходимо чем-то занять руки.

– Проклятье ждет меня! – процитировал он Теннисона.

Под ногтями образовалась кровавая кайма, пальцы тоже покрылись запекшейся кровью.

Это было правдой. Проклятие вновь и вновь настигало его, словно бесконечное наказание за грехи. Временами он становился безумен, временами превращался в птицу, но глупцом Суини не был. Он знал, что превращение неизбежно. Колокол ударит, и кожа стянет его кости, он согнется и примет облик птицы.

– Но даже перед лицом неизбежности не стоит ей покоряться и поднимать лапки кверху [59] Здесь Суини вспоминает цитату из романа Джейн Остен «Гордость и предубеждение». «Покорность перед неизбежным злом – наш общий долг». (пер. И. Маршака). , – Суини посмотрел на барахтающихся в грязи голубей.

Кто-то мог бы сказать, что упорство Суини – корень всех его нынешних бед, и почти в любой день Суини бы с этим согласился. В остальные дни его согласия и не требовалось, ведь за него наглядно говорил его птичий облик.

Если ты спокойный и уравновешенный человек, тебя вряд ли станут превращать в птицу и насылать безумие.

– Ребята, а вы правда птицы? Самые настоящие? – спросил Суини у собравшейся у ног стаи.

Голуби помалкивали.

Колокол ударил, призывая прихожан в храм, и между ударом и его отзвуком Суини превратился в птицу.

Когда Мэйв отвлеклась от альбома, закат уже окрасил манхэттенский пейзаж в ярко-алые и пурпурные тона. Она плодотворно поработала и собрала достаточно материала, чтобы начать писать серию картин. Вытерев заляпанные ладони о холодную ткань джинсов, она решила взять еды навынос – своих любимых китайских паровых булочек – и отправиться работать домой.

Когда она поднялась, перед ней пролетела птица. В ускользающем дневном свете ее оперение казалось радужным и воистину прекрасным. Птица выглядела совершенно потусторонним существом…

– Ох, черт, опять! – на дереве Мэйв увидела не птицу, а человека, пытающегося угнездиться на слишком тонкой для себя ветке.